Шрифт:
Закладка:
Рите кажется, что все они выпали за пределы цивилизованного мира и окончательно запутались, опьянев от зеленого, как абсент, света. Только Дон, похоже, осознает всю дикость ситуации с малышкой, всю опасность, которую несет в себе его собственное присутствие в Фокскоте, учитывая, что со дня на день приедет Уолтер. Но либо Дон слишком высокомерен, чтобы волноваться об этом, либо – что более вероятно – риск доставляет ему извращенное удовольствие. И неудивительно: он уверен, что сможет выехать на чистой наглости. Ну или выкрутится из ситуации, как скользкие угри, что водятся в Темзе.
Нужно только перетерпеть следующие четыре дня, напоминает себе Рита, пока дотлеет этот жалкий окурок августа. Потом Дон уедет в Аравию, а Джинни наконец-то – пожалуйста, Господи, пусть все будет так – обратится в полицию. Хотя этот план все еще кажется ей совершенно безумным – почему нельзя вышвырнуть Дона и позвонить прямо сейчас? – это все-таки лучше, чем вовсе не иметь никакого плана.
С другой стороны, расчет на то, что эта тайна протянет еще хоть день, кажется слишком самонадеянным.
Робби или Мардж могут о чем-нибудь проболтаться. Тедди, чистая душа, вообще не думает о том, что говорит. Ему достаточно снять трубку, когда будет звонить Уолтер, и все разболтать. И еще Рита все никак не может избавиться от ощущения, что за ними кто-то наблюдает, особенно по вечерам, когда дом весь светится изнутри, а темнота притирается к окнам, густая и меховая, как загривок черного медведя. Кто же там прячется, думает она, содрогаясь.
Робби? О, ей бы очень не хотелось, чтобы это был он. Фингерс? Уф-ф. В число подозреваемых можно было бы внести и Мардж, но Рита сомневается, что та способна на уловки: зачем подбираться крадучись, если можно просто пойти напролом?
Вчера она сделала именно это, зажав Риту в углу кладовой. «Во имя всего святого, что это за полуголый тип повадился разбойничать в лесу? – потребовала объяснений Мардж, выпятив массивный подбородок. Волосок на бородавке мелко подрагивал. – Это он сюда приехал на этой нелепой машине?» Объяснение про «хорошего друга семьи» ее, разумеется, не убедило. Мардж тряслась от бешенства – того и гляди сметет с полок консервные банки с тушеными бобами и тунцом своими крепкими, огрубевшими от работы кулаками. «Он испортит жизнь ребенку и миссис Харрингтон! Нельзя привлекать лишнее внимание! А он вопит в лесу, как олень, у которого гон!» От такого невероятно точного описания у Риты вырвался смешок, а Мардж еще больше разозлилась, топнула ногой и обвинила ее в том, что она несерьезно относится к ситуации.
Куда уж серьезнее? Рита постоянно боится, что сделает что-то не так, что малышка проголодается, замерзнет, заболеет или просто почувствует, что ее недостаточно любят. Она пытается сохранять профессионализм или просто видеть в ребенке отдельный живой организм, которому нужна забота, вроде папоротника по имени Этель, но с каждым часом Леснушка все глубже забирается к ней под кожу. Между ними установилось особенное взаимопонимание, для которого не нужен язык. Рита просто знает, когда она нужна малышке. У нее в голове будто срабатывает будильник. Рита резко просыпается посреди ночи и, не обращая внимания на сонную кашу в голове, спотыкаясь в темноте, идет через всю спальню к колыбельке, которую Робби сделал специально для малышки и гладко зашлифовал. Леснушка всегда встречает ее широко раскрытыми глазами – ждала ее. А Рита упирается подбородком в краешек кроватки, напевает колыбельную – «Спи, малышка, сладким сном, звери бродят за окном…» – и смотрит, как тени от мобиля мелькают на стене, пока глаза Леснушки не начинают снова закрываться. А бывает, что малышка хнычет, измученная коликами, и тогда Рита делает то, чего точно делать не следует: берет ее к себе в кровать, приобняв одной рукой, – только так они обе смогут поспать хотя бы несколько часов без перерыва.
Леснушку легко полюбить, вот в чем беда. В других семьях мать становится естественным барьером между няней и ребенком, встает между ними, как монолитная статуя с острова Пасхи, напоминая, что нельзя слишком сближаться, нельзя вступать в соревнование. Няня должна быть умелой, доброй и деликатной, но не заботливее, не красивее и не приятнее для детей (и тем более для мужа), чем мать семейства. Но здесь другая ситуация. Джинни дергают со всех сторон, как за юбку, требуя внимания.
Рита чувствует, что Тедди начинает беспокоиться, как бы малышка не осталась с ними насовсем и не отняла у него место любимого младшенького. Он с каждым днем становится все более прилипчивым и нервным.
Геру доводит до бешенства присутствие Дона, она напряжена, на грани срыва, как натянутая резинка за секунду до того, как ее отпустят. А Дон? Тот, разумеется, не хочет ни с кем делить Джинни, все время лапает, поглаживает, кладет руку на изгиб ее ягодиц – дерзкий, небрежный собственнический жест. Их окружает чувственный, похотливый туман. Хуже всего то, как он бродит по дому после утренней ванны, словно все комнаты здесь принадлежат ему, и ищет Джинни, повязав на бедра полотенце, обнажая свою сексуальность, как клыки.
Может, именно поэтому взгляд малышки неотрывно следует за Ритой, а не за Джинни. Когда Леснушка плачет, Рита знает, что только она может ее успокоить, но вынуждена смотреть, теребя юбку в руках, на то, как Дон с Джинни слишком энергично укачивают ее – это никогда не помогает, – в то время как малышке нужно, чтобы ее просто обняли и прижали к груди, показывая, что она в безопасности.
Когда Леснушка просыпается посреди ночи, Рите бывает трудно снова заснуть. Она вечно начеку, ей кажется, что стоит потерять бдительность – и случится что-нибудь плохое. Как будто малышка может разучиться дышать, если Рита перестанет следить за тем, как поднимается и опускается детская грудь.
Она уже привыкла к бессоннице, к этому мысленному дрейфу, который мешает ей заснуть и заставляет ковыряться в сложившейся ситуации, разбирать ее на части, как головоломку, и собирать как-то по-другому, чтобы придумать Счастливый Конец. Обычно Рита воображает добрую даму из соцзащиты, которая постучится к ним в дверь со спокойной улыбкой на губах. Не полицейского. Дама аккуратно уложит Леснушку в сияющую новую коляску, укроет чистым одеялком и объяснит, что настоящая мать девочки, чудесная молодая женщина, какая-нибудь
