Шрифт:
Закладка:
– Я арендую квартиру у подруги, – ни с того ни с сего поясняю я.
Хелен хмурится, насколько позволяет ботокс.
– Вы разошлись с мужем?
Это не вопрос. Она заранее навела справки.
– В июне. Остались друзьями.
Хелен приподнимает уголок губ, как будто знает, что я слукавила.
– Энни проводит время у нас обоих по очереди, – пускаюсь в излишние подробности я. – Стив, мой муж, сейчас живет в нашем семейном доме. Это в нескольких остановках отсюда. – От мысли о нашем милом домике с бирюзовой кухней, о стенах, впитавших рождественские посиделки и вечеринки в честь дня рождения Энни, мой голос становится тоньше. – Пока мы не решим, что делать дальше.
Что-то меняется в лице Хелен.
– Что? Дом должен достаться вам. Дом всегда остается у жены, – заявляет она не с сочувствием, а так, будто это вопрос банального здравого смысла. Я невольно проникаюсь к ней чуть большим расположением. – Это он должен жить в муниципальной квартире, а не вы.
– Это не муниципальное жилье. Большинство квартир здесь в частной собственности, – говорю я, презирая себя за то, что опускаюсь до ее снобизма. Я бросаю взгляд на ее левую руку, но она настолько унизана украшениями, что обручального кольца не разглядеть. – Вы замужем, Хелен?
– Была. За отцом Эллиота, – отвечает она, напирая на слово «отец», будто желая привлечь внимание к незамужнему статусу Энни. – Но он умер несколько лет назад. – Ее лицо не выдает никаких эмоций.
Вдова. Этого я не ожидала. Она больше похожа на обиженную разведенку.
– Сожалею о вашей утрате.
Хелен подается мне навстречу, пристально глядя мне в глаза.
– Эллиот – это все, что у меня осталось, Сильви. Вы понимаете?
– Энни тоже мой единственный ребенок. – Она на несколько секунд задумывается над моими словами, и ее лицо немного смягчается. – Я могу предложить вам что-нибудь попить? Чаю? Воды?
– Нет, спасибо. Это не займет много времени.
Звучит угрожающе. Я прохожу на кухню, спиной чувствуя ее присутствие, эту колючую женскую энергию, это самодовольство, порожденное самоотречением и жестким самоконтролем. Ее парфюм в духе восьмидесятых, перегруженный тяжелыми, дымными нотками, тоже тянется за нами, как вызванный гормонами прилив дурного настроения. Я открываю балконные двери, надеясь незаметно разбавить его.
– Садитесь, пожалуйста.
Хелен убирает со стула мятое кухонное полотенце и медлит, прежде чем сесть, будто перед ней пыльное сиденье на Северной линии метро.
Мы изучаем друг друга, словно устроив безмолвную уклончивую перепалку через стол. Я знаю, что она рассматривает меня так же внимательно, как я ее. Яркий солнечный свет сразу выдает, что Хелен делала подтяжку лица (шрамы аккуратно спрятаны за ушами) и, скорее всего, шеи (это уже моя догадка, основанная на опыте). Нос у нее неестественно курносый – такие выходят только из-под скальпеля пластического хирурга. Ринопластика относительно неплохая – я за свою карьеру на всякое насмотрелась, мне есть с чем сравнить, – но мне очень хочется сказать ей, что с филлерами в губах она переборщила. Тут справилась бы и хорошая помада того же оттенка, как слизистая у нее во рту. «Лаура Мерсье», наверное, подошла бы.
Я знаю, что значит переделывать себя, чтобы найти силы идти дальше. Я понимаю, каково это. Я с ней согласна. Сопротивляйся, как можешь, всему, что тащит тебя вниз. Но еще я знаю, что, когда женщины начинают обращаться к пластической хирургии, как все мои богатые частные клиентки, крайне редко наступает момент, когда они говорят: «Хватит. Я выгляжу охренительно. Закончим на этом». Это как когда перекрашиваешь стены в одной комнате и все остальные тут же начинают казаться старыми и замызганными.
Я знаю Хелен. На работе я успела повидать немало таких Хелен. Это женщины, которые считают, что личная визажистка – это жизненная необходимость, как хороший гинеколог, а вовсе не роскошь. Личные парикмахеры. Косметологи. Мастера маникюра. И всем можно позвонить в одно нажатие кнопки. Такие женщины требовательны, но в то же время не уверены в себе, обидчивы и зачастую живут в постоянном (и вполне рациональном) страхе, что их место в любую минуту может занять кто-нибудь помоложе. Но я никогда не вращалась в этих кругах. С трудом верится, что между нами может быть какая-то связь, что наши ДНК прямо сейчас смешиваются в утробе Энни. И еще сложнее поверить, что у наших семей есть необычная общая история, точка, в которой они случайно пересеклись. Что за «связи» у Хелен с компанией «Харрингтон Гласс»? Хорошо ли она знакома с их семейством?
Мне не терпится спросить напрямую. Но я обещала Энни, что не буду этого делать. И я боюсь, как бы она снова меня не оттолкнула, если я начну раскачивать эту лодку.
– Итак, Энни еще не передумала? – вдруг спрашивает Хелен, перебивая мои мысли.
– Она решительно настроена оставить ребенка.
Хелен прикрывает глаза, ее блестящие веки подрагивают.
– Серьезно? Пожалуйста, скажите, что она еще может передумать.
– Послушайте, я ее знаю, если уж она что-то решила… Нам обеим придется с этим смириться, Хелен.
Та, похоже, потрясена до глубины души.
– Я правда думала… – Хелен снова вздрагивает. – Но это значит, что мы с вами… – Она умолкает, и на ее лице отражается ужас осознания. – Боже правый. Мы станем бабушками!
– Сразу кажешься себе старухой, правда? – Я невольно улыбаюсь, хотя что-то внутри меня возмущенно вскрикивает.
Интересно, что подумал бы Джейк, если бы узнал об этом. Бабушка. Он бы точно не стал предлагать мне кофе.
Хелен наклоняется ко мне через стол. Запах духов становится таким сильным, будто она его выдыхает.
– Я просто обязана с ней поговорить.
– Хелен, в прошлый раз вы так ее расстроили, что она сбежала.
– Я просто предложила ей деньги! – фыркает та. – Чтобы упростить нам всем жизнь.
– Вот именно.
Хелен смотрит на меня с искренним непониманием.
– Давайте начистоту? Она не станет избавляться от ребенка. Ей не нужны деньги вашей семьи. Она решительно настроена справиться со всем сама.
– Но ваше… Ваше положение. – Хелен обводит рукой все вокруг. – Этот дом. Этот район…
– Мне очень нравится этот район! – Как будто по сигналу, Джейк на своей палубе начинает играть на гитаре – блюзовый перебор струн, выбивающиеся из мелодии
