– О, да бросьте, Сильви. В таком месте нельзя растить ребенка. Здесь шастают банды! Вооруженные ножами! Прячутся на лестницах!

– Это просто подростки, и они тоже здесь живут, – возражаю я, глядя на нее с жалостью.

Как печально вечно смотреть на молодежь с подозрением. Может, у нее был плохой опыт, может, она сама стала жертвой какого-то преступления, но я не осмеливаюсь об этом спросить.

– Да у вас квартира размером со шкаф! И потом, подумайте о возрасте Энни! Она фактически ребенок. Как, скажите на милость, она справится с материнством?

У меня в груди что-то сжимается.

– Я знаю только, что моя дочь находчивая, решительная и… и просто замечательная девочка.

Хелен смотрит на меня с изумлением, как будто никогда не слышала, чтобы мать так говорила о своем ребенке. Она качает головой, отмахиваясь от моих слов.

– Что, если она не справится? Что, если у нее не установится связь с ребенком? Или начнется послеродовая депрессия? У молодых матерей она очень распространена, эта депрессия. Я знаю. Я об этом читала, Сильви.

– Я о ней позабочусь, – тихо говорю я.

У меня колотится сердце, как бывает, когда видишь, что кто-то нарывается на драку, и не знаешь, как этого избежать.

– Это просто смешно, – тихо бормочет она, намекая, что я неспособна позаботиться даже о себе самой.

Я молчу, скрестив руки на груди, и жду, пока Хелен поймет намек: «пожалуйста, свалите уже, наконец». Она не понимает. Тогда я говорю:

– Я, разумеется, буду держать вас в курсе. Когда мы узнаем подробности. Примерную дату родов.

– Дату родов? Господи. – Вздрогнув, она поднимается с места.

Золотые пуговицы на пиджаке подмигивают на солнце. Слишком плотный пиджак для такого теплого дня. И тональная основа у нее слишком плотная, старомодная, больше похожая на театральный грим. Я прихожу к выводу, что Хелен одна из тех самых женщин, которые склонны к самобичеванию и могут в полной мере быть собой только тогда, когда ковыляют на высоких каблуках, потеют, мерзнут или испытывают легкую боль. Я прихожу к выводу, что она кошмарный человек.

– Спасибо, что заглянули, – говорю я, стараясь оставаться вежливой ради Энни.

– Полагаю, нам следует обменяться номерами, – произносит Хелен, явно шокированная этой идеей, хотя сама же ее предложила. Таким, как я, не место в ее списке контактов. – Позвоните, если… что-нибудь изменится.

Мы неловко вбиваем данные друг друга в телефоны: «Вы сказали, восемь? Вот черт, простите, все перепутала. Можете повторить, Сильви?» Длинные, покрытые гель-лаком ногти Хелен стучат по экрану, едва не высекая искры. Потом она медлит у двери, снова крепко сжимая сумочку, готовясь преодолеть испытание коридорами муниципального здания. Она бросает взгляд на неприличное граффити и облезающую краску на противоположной стене и кривится от отвращения.

– Сильви…

Я готовлюсь к неприятному моменту.

– Да, Хелен?

– Это все замечательно. Весьма… – она обводит рукой вокруг себя, с трудом подбирая наименее обидные выражения, – современно. Но вы не поймете ценность семейного гнезда, пока окончательно его не потеряете. Не позволяйте своему мужу просто так все забрать.

– Ладно. – Такого я не ожидала. – Спасибо. Но не волнуйтесь, я не позволю. – Очень скоро нам придется продать дом и поделить деньги, чтобы оба могли купить себе жилье. Хотя я там уже не живу, мысль об этом меня расстраивает. А теперь, когда Энни забеременела, я не хочу поднимать переполох подобными предложениями.

– Ладно. Заканчиваю с лекциями. Я вижу, вам не терпится меня выпроводить. Где здесь можно поймать такси?

– Поверните налево после лестницы. Там, где кебабная.

Она вздрагивает от упоминания кебабной – то ли от жалости, то ли от отвращения, не знаю. У нее такой вид, будто ей не помешало бы хоть разок съесть кебаб вместо попкорна из киноа.

Я провожаю ее взглядом, слушая цоканье дорогих туфель по пыльному бетону, и думаю о том, что она сказала, о семьях, воспоминаниях и домах, и у меня в голове окончательно оформляется идея. Я, как наяву, слышу голос Кэрри: «На самом деле подойдут любые звуки. Что-то, что поможет расшевелить воспоминания».

Я откапываю свой ноутбук, спрятанный под прошлым выпуском «Вог». Открываю «Гугл-карты», навожу желтый курсор на лес Дин и ставлю его на главную лесную дорогу. Камера разворачивается и приближается. Сначала появляется пиксельное изображение, потом оно подгружается. Вдалеке деревья, вблизи поле. Я стою на перекрестке с деревянными дорожными знаками в форме стрелок, которые, судя по виду, появились здесь много лет назад, да так и остались гнить. И куда мне? Черт.

«Особняк Фокскот», – набираю я. Перезагружаю. Полный ноль. Может, я неправильно запомнила название? Или набрала с ошибкой? Может, не «особняк», а «поместье». Или дом. Я начинаю лихорадочно стучать по клавишам, перебирая варианты. Все так же безрезультатно. Я с досадой откидываюсь на спинку стула. Неужели от дома ничего не осталось? Что бы там ни было, теперь его нет. Особняк Фокскот бесследно исчез.

31

Рита

«МОРРИС МАЙНОР» ГЛОХНЕТ на перекрестке. Рита прекрасно понимает машину. Ей и самой хочется притормозить. Или вообще включить задний ход и вернуться. Но она не может. (Не только потому, что она не умеет нормально ездить задом наперед.) Рита не хотела оставлять детей на Джинни и Дона на все утро. Особенно после вчерашнего скандала. Особенно после того, как за завтраком она увидела сливовый синяк под левым газом Джинни. От одной мысли об этом паника снова начинает дуть в свою визгливую флейту, и Рите нестерпимо хочется скорее помчаться обратно в Фокскот.

Она снова заводит машину и сворачивает влево к Фокскоту. В зеркале заднего вида появляется темно-бордовый «универсал». Рита напрягается, помня о том, что заднее сиденье ее машины завалено продуктами для малышки, которые она в огромном количестве закупила в магазине подальше от Хоксвелла, чтобы не давать никому поводов для сплетен. Рита немного набирает скорость, напугав саму себя. Легкая блузка липнет к спине от пота.

Едва слышно бормоча «только бы не разбиться, только бы не разбиться», она выпрямляет руки на руле, непослушные, как два железных штыря. Чем быстрее Рита едет, тем хуже управляет машиной, как будто рулевой вал напрямую соединен с ее мозгом.

Сегодня между ней и остальным миром вдруг исчезла защитная прослойка, будто с нее содрали кожу. Усталость пронизывает до костей. Рита не знала, что можно настолько устать. Ее тело превратилось в обузу, которую неудобно таскать за собой. Тревога по поводу того, что приходится скрывать присутствие в доме малышки, ноющей болью отзывается в животе. И