Шрифт:
Закладка:
Беседа была рассчитана на 45 минут, и многочисленные тренировки уже научили меня чувствовать этот отрезок времени, к концу его постепенно «закругляя» беседу. Но интервьюированную, видимо, сопровождающие забыли забрать. Надо сказать, что заканчивать беседу словами «спасибо большое, я всё спросил» у психотерапевтов считается дурным тоном — пока пациент говорит, надо продолжать беседу. А спрашивать-то уже, по сути, нечего — ею сказано всё, что мне необходимо для предположительного диагноза, плана лечения и прочего. И стал я ее спрашивать о детстве, о братьях и сестрах — практически по второму разу, так как девушка мне уже рассказала, кто из ее многочисленной родни в какой тюрьме сидит и кто в какой психбольнице постоянно лежит. Наконец — спустя час — ее увели, и на меня надвинулся невропатолог. На билет-то я ответил, но с каждым словом ощущение, что остатки разума покидают меня, становилось всё сильнее и сильнее. Вдруг какая-то очень знакомая тень промелькнула в окне первого этажа, на котором шел экзамен, — подруга Машка (не путать с Боевой Подругой!) нашла мою пыточную камеру и незаметно встала за окном сбоку, чтоб слушать мой позор.
«Во всё время разговора он стоял позадь забора».
От вопросов я как-то отбрехался. И тут невропатолог задал мне дополнительный вопрос — представь, говорит, что ты — армейский врач-невропатолог (это я-то, в мои 50 лет!) и пришел к тебе солдат с таким-то набором симптомов — что это, и что с этим делать? Самое интересное, что я сообразил, о чем идет речь, — о болезни Вильсона, связанной с отложением меди в нервной системе! При ней еще специфические кольца на радужной оболочке глаза образуются. Всё это я и выпалил невропатологу.
–
Хорошо! — сказал невропатолог. — А куда ты его дальше направишь?
–
К невропатологу! — ответил я ему, страшно гордый тем, что в конце четвертого часа экзамена могу произнести такое сложное слово.
–
Но ты сам армейский невропатолог!
Так куда?
–
К терапевту, — говорю. — А зачем ему терапевт?
–
Тогда к невропатологу (надо же — опять выговорил!), ах да, я же сам невропатолог!
Тогда — к терапевту!
Словом — я оказался посильнее, чем профессор Плейшнер, и окулиста не выдал! А именно он должен был подтвердить диагноз, увидев характерные зеленые медные кольца на радужной оболочке глаз пациента.
На этом экзамен закончился. Предстояло мучительное ожидание оглашения результатов. В этом ожидании приходилось томиться несколько часов, пока комиссия решала твою судьбу и писала что-то к книге судеб — то бишь в твоем экзаменационном листе. Провалившие меня на любви дамы написали, например, что завалился я оттого, что у меня недостаточно базисных психиатрических знаний и я недостаточно «пообтерся» в психиатрии.
Если кому-нибудь приходилось делать домашний творог способом «отбрасывая на марлю», то он может себе представить, как я ощущал свои мозги — как нечто, отброшенное на марлю и выжатое до последней капли медиатора из каждого рецептора.
Итак, вся группа сдававших, глубоко погруженная в себя, молча сидела на крыльце какого-то флигеля и ждала результатов. Во флигеле заседала экзаменационная комиссия. Для оглашения результата каждого экзаменуемого приглашали во внутрь.
Вдруг у одной из ожидавших случилась истерика — она просто закликушествовала: «Ах миленькай! Ах родненькай!» — и еще что-то, но ее быстро заткнули.
В воздухе носились какие-то слухи — сколько человек прошло, а сколько нет, но вникать в это не было сил.
Когда позвали меня, председатель комиссии, глянув на мою рожу, пощелкал в воздухе пальцами. Я проследил за ними взглядом. Затем он пару раз это жест повторил. Я меланхолично продолжал за пальцами следить.
–
Ты сейчас не завалишься? — спросил он.
–
Нет, с чего бы? — деревянным голосом ответил я.
–
Ты ж прошел!
–
Ура! — не менее деревянно сказал я.
Как-то у меня спросили, что я чувствовал, наконец всё сдав, и я ответил — приблизительно то же самое, что брат Гасана Хоттабыча — Омар, которого слегка передержали в оригинальной упаковке.
А что же было со мной потом? После сбычи мечт?
Очень долго я мечтал, прямо как в детстве, — «вот вырасту и стану большим»… И работа станет как бы консультативной, и не будет дежурств!
А получилось по-иному. Дежурства действительно прекратились. Но как я сидел в кабинете «диспансера» и принимал больных ДО, так принимал и ПОСЛЕ. И зарплата не выросла.
Потом нашего брата — старших врачей — стало много. Потом очень много.
А еще позже случилась забастовка врачей, и большие привилегии получили как раз те, которые ДО, то есть еще не сдавшие экзамены, — например, привилегию уходить сразу после дежурства, а также свободно уходить с работы на разные курсы и семинары.
Надо заметить, что общий объем моей работы не уменьшился, даже, я бы сказал, возрос.
И родилась у меня грустная фраза: «Кто такой мумхэ? Это доктор, который всё сдал и ненадолго почувствовал себя счастливым».
Как-то в разговоре с коллегой я спросил:
–
Тебе не кажется, что та морковка, которую повесили перед носом того самого ослика, оказалась из папье-маше?
–
Да, — ответил коллега, — показалось, но самое печальное — что ее забили ослику в жопу.
ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ПСИХСАРАЯ
Поскольку все события и люди, в них описанные, могут оказаться похожими на подлинные, сразу замечу — все совпадения с реальной жизнью случайны.
Симтаот — «город развития». Название — буквально «Переулки». Я бы назвал город «Тупики», но на иврите это слово звучит невыразительно.
Вот что написано в Интернете об этом городе: годом основания С. считается 1951-й, когда здесь стали селиться в палатках выходцы из Ирана и Курдистана, находившие случайную работу в основном в сельском хозяйстве. Позже в него влились репатрианты из Северной Африки. В последующие годы население С. страдало, страдает и будет страдать (курсив мой) от безработицы ввиду отсутствия промышленной базы и лени (снова курсив мой). Ныне в С. имеются предприятия по сортировке и упаковке пищепродуктов, металлообрабатывающие, текстильные и другие фабрики.
С началом алии (если кто-то не знает значения этого слова — то алией называют возвращение еврея на историческую родину) из СССР, а затем из стран СНГ 1990-х годов в С. начали сели¬ться репатрианты из
