Шрифт:
Закладка:
На иврите.
•
Второй экзамен — окончательный. Устный. В него входят:
–
вопросы по психиатрии — берешь билет и сразу отвечаешь;
–
клиническое интервью — приводят больного, 45 минут на беседу и клинический разбор случая;
–
неврология — три маленьких вопросика;
–
психотерапия — ты представляешь два реферата: «короткий» и «длинный» о двух твоих психотерапиях.
Они могут быть динамическими, поведенческими — какими угодно.
Завалил любую из частей экзамена — приходи через год снова.
Вот такой путь.
К слову, сейчас этот экзамен стал еще сложнее.
От природы я наделен весьма средними способностями ко всем наукам, включая языки. Но как-то вызубрил классическое руководство Каплана (это учится почти наизусть), кучу всякой литературы по психотерапии — от Фрейда до Коута и далее — и руководство по «Неврологии для дураков» Кауфмана (на самом деле это книга — руководство для психиатров).
Попутно меня как-то уволили, и я работал медбратом — без диплома медбрата, «подпольно». Уволили довольно противно и по-хамски, сказав, что я никогда не сдам никакие экзамены, что мне «слабо́» и, по Высоцкому, я «никогда не стану майором»!
А уволили меня из замечательного места, где сестры с видимым наслаждением хамили прямо в глаза.
Один из заведующих отделением рассказал мне, что потратил на свою психотерапию 40 тысяч долларов, и только благодаря этому он адаптирован к жизни. Судя по тому, что даже длительный курс психоанализа не смог заставить его не кидать в сотрудников тяжелые предметы (попадал он всё же в стенку, а не в человека, — оставалось радоваться тому, что он не учился гандболу), то у меня не хватало воображения представить себе моего старшего коллегу нелеченым. Видимо, его просто было нельзя спускать с цепи.
Незадолго до первой моей ходки на устный экзамен я пошел к колдунье — вернее, был отведен к ней женой. Сам я уже готов был идти куда угодно и просить помощи хоть у дьявола — подвернись он мне, точно заложил бы душу, не задумавшись ни на секунду.
Лицо колдуньи я помню плохо — женщина как женщина.
Она выдала мне колдовское оружие победы — один предмет фаллической формы, который надо было держать в кармане штанов, и второй — нечто, завернутое в промакашечьей консистенции бумагу с запахом мочи, забытой в ночном горшке на неделю. Второй предмет надлежало держать у сердца, строго определенным концом вверх, и с ним ни в коем случае было нельзя входить в туалет. Таким образом, помещенный в нагрудный карман рубашки волшебный предмет отчетливо вонял оттуда, а чтобы посетить туалет, мне требовалось раздеться до пояса.
Но обереги — и фаллический, и пахучий — меня не спасли. На экзамене мне стало плохо, и я попросил у экзаменаторов выйти в туалет, уже не обращая ни на что внимания, и исчез там надолго. По просьбе моей жены я был извлечен оттуда ассистентом, помогавшим на экзамене.
Выйдя на свет, к дальнейшему употреблению я был совершенно непригоден и отправлен в приемный покой. Скорее всего, у меня, говоря медицинским языком, была паническая атака. Это — совершенно не опасно, но очень противно.
Если бы у меня что-нибудь действительно сломалось внутри, мне бы полагалось отдать концы — так мне было скверно.
Но мое позорное бегство с экзамена проблемы не решило — сзади стоял всё тот же «заградотряд» под названием «безработица».
Надо было снова идти на этот экзамен.
И я пошел к психотерапевту. В конце концов, у колдуньи я уже был…
Моей сверхзадачей было на следующем экзамене избежать паники ощущений первого экзамена. Денег моя психотерапия стоила кучу, но оно того стоило — я научился расслабляться, и, хоть я и провалил этот экзамен второй раз, но хотя бы не уехал с него прямиком в приемный покой.
Именно на втором экзамене я погорел на любви. Ей действительно все возрасты покорны! Экзаменовали меня две тетки, обе помоложе меня и, видимо, в лично-семейной жизни не очень успешные.
Они спросили меня: «Что главное в семейных отношениях?»
Самое интересное, что я незадолго до экзамена читал на эту тему основательную статью — но ни авторов, ни даже на каком языке она была, я не помнил. А дело шло к концу экзамена — к тому времени я заливался соловьем уже четыре часа не переставая, и тут почувствовал, что еще два-три вопроса — и я не смогу назвать свои основные паспортные данные: имя, год рождения и даже пол.
В статье доказывалось, что самое главное — это взаимоуважение и терпимость, а вовсе не любовь. И о любви я не сказал ни слова. Услышав мой ответ, одна из теток подняла на меня грустные глаза и с придыханием спросила: «А любовь?», а вторая в такт ей закивала.
Я четко помнил, что как раз ценность любви в статье подвергалась сомнению, к тому же всё-таки это были не выпускные экзамены по литературе, на которых я раскрываю образ Наташи Ростовой.
Короче, я пострадал от любви.
Но я нарушил последовательность событий, сразу перескочив к заключительному экзамену — устному, а ведь ему предшествовал экзамен письменный.
Это была та же игра в вопросы и ответы, только уже не на родном языке, как при получении «ришайона», а на иврите. И конечно же, этот экзамен тоже прошел у меня с некоторым скрипом.
К концу экзамена — по той самой потогонной системе: минута на вопрос/ответ и так 150 раз, — я уже ни хрена толком не видел. Как потом выяснилось, моя близорукость, увы, частично сменилась дальнозоркостью, и пора было заводить себе бифокальные очки, которые я называл «мишкафей зикна». На русский это выражение переводится приблизительно как «очки прощай, молодость».
Моя будущая руководительница из города С. (см. рассказы про город С.) встала посреди этого экзамена, вся красная от гнева, и громко закричала: «Что это такое? Кофе не дают! В туалет не пускают!» — выбила дверь и вышла вон, на этом закончив свое так и не начатое психиатрическое образование.
Приятель и коллега, который сдавал экзамен вместе со мной, по его окончании решил подбросить меня до дома, и каким-то образом мы с ним угодили из Тель-Авива в Латрун вместо Ашдода — это сложно, но при желании осуществимо, — словом, до дома я добрался нескоро. А всё от того, что в головах наших было пусто, а во рту присутствовал вкус медной пули. Спустя где-то месяц я получил ответ, что экзамен этот я не прошел.
И
