часто бывало в суеверные средневековые времена, стали люди роптать на правителей — вослед отъехавшему князю и сначала в спину, а скоро и прямо в лицо его союзникам, оставшимся в городе. Главным из них был владыка новгородский Арсений. В один из дней распаленная наговорами толпа изгнала его с владычного двора, что стоял рядом с Софией — «аки злодея вытолкали!». Перепуганный архиепископ укрылся в стенах Софийского собора, а оттуда при первой возможности бежал в один из монастырей.

Ближайшее вслед за этим время показало, что разгром владычного двора стал только прелюдией к широким волнениям. «Бысть мятеж в городе велик!» — отметила летопись. Разгромили и двор тысяцкого, и многие боярские хоромы. Перепуганная боярская верхушка послала за князем в Переяславль. Бояре князя звали назад, но при этом выговаривали условия для усиления своей власти — «поборы княжеские отмени, судей по волости тебе не слать!».

Взвесив все обстоятельства — неустойчивую политическую обстановку в Новгороде, попытки ущемления княжеских прав, разгром и смещение сторонников, — Ярослав ответил боярству отказом. После этого разрыв с Новгородом стал окончательным. Князь сразу же приказал тайно вывезти из города сыновей. Темной февральской ночью 1229 года их вывезли во Владимир.

Боярская интрига, на руку которой сыграло вспыхнувшее недовольство новгородских «черных людей», взяла верх. Неугодный боярству князь был исторгнут из новгородского лона, казалось бы, окончательно. Стараясь прочнее закрепить успех, бояре на другой же день после отъезда княжичей кликнули народ на вече. На нем вся история была преподнесена в выгодном боярству свете. «Кто злое замыслил против святой Софии, тот и бежал! — кричали подкупленные богатеями горлопаны. — А мы их не гнали!.. А князю мы не причинили никакого зла! И пусть им будет бог и крест честной, а мы собе князя промыслим!»

Однако боярское «промысление», выполняя которое они скоро пригласили в Новгород одного из черниговских князей, к успокоению не привело. Неурожай повторился и в 1229-м, и в 1230 году!

Голодный мор косил жителей как траву. Множество истощенных людей умирали по дворам большого города, а то и прямо на улицах. Мертвых — их были многие сотни, а то и тысячи — свозили и хоронили в одну «скудельницу» — большую яму у церкви двенадцати апостолов. Доведенные до крайней черты, «черные люди» собирали но лесам мох, листья, кору и коренья. Обезумевшие от голода, бедняки ели падаль и мертвечину. Обнаружились и случаи людоедства.

Нараставшая волна отчаяния скоро смела всех правителей, пришедших на смену Ярославу и его сторонникам. Снова полыхали пожары — «черный люд начал богатых людей хоромы зажигать, где могла быть рожь, и забирать именье их…». Все это еще больше умножило охватившее Новгород «братоненавиденье». Сторонники Ярослава, решив положить конец нескончаемой смуте, направили послов в Переяславль — просить князя вернуться.

На этот раз Ярослав не раздумывал. Взяв с собой сыновей, он поспешил в Новгород, где принес новую присягу великому городу. Признал власть князя и принял его наместника и своенравный Псков.

Ярослав пробыл в Новгороде недолго. Через две недели позвали его дела во Владимирскую землю. Он отбыл туда, оставив в Новгороде полновластных наместников — княжичей-сыновей Федора и Александра.

Грустный вид открылся княжичам, когда они объехали город. Куда ушла былая радость! И удаль новгородская нигде не проглядывала. И торговая сметка пропала с глаз долой, не угадывалась на едва теплившемся торговище.

Новгород 1230 года являл собой картину трагическую. «Горе и печаль на улице!» — отмечал один летописец. «Скорбь друг с другом, — вторил ему другой. — На унылых улицах проезжий мог встретить лишь «детей, плачущих хлеба, а других умирающих». Тяжесть народной жизни, пожалуй, впервые открылась в это лихолетье Александру со всей своей кричащей и плачущей обнаженностью и остротой. Потрясшие подростка картины новгородского «глада великого» остались в душе до конца дней.

К этим глубоким переживаниям добавились скоро политические тревоги. Вновь заколебалась в Новгороде Ярославова власть. Черниговские князья задумали посадить здесь своих сторонников и сумели однажды неожиданным штурмовым ударом боярских отрядов захватить Псков, пленить и заковать в цепи княжеского наместника. Вслед за этим и в Новгороде стали тлеть-разгораться угли нового мятежа.

Юные княжичи, конечно, не могли разобраться в критической обстановке и совладать с ней. Из Переяславля спешно прибыл отец. Быстро утихомирив Новгород, он послал гонцов во Псков с требованием освободить наместника. Но псковские бояре и черниговские правители ответили отказом. Ярослав собрался было пустить в ход военную силу, но один опытный княжеский муж подсказал ему другой путь — запретить новгородским купцам возить в Псков соль и торговать там ею! А своих соляных промыслов на Псковщине не было. Цена на соль подскочила, город заволновался, и через несколько месяцев упрямое псковское боярство запросило княжеской милости. Пришли псковские послы, склонили головы перед Ярославом: «Ты наш князь, присылай наместника». Так кончилась еще одна феодальная усобица — постоянные их судороги не давали Руси покоя.

Смерть брата

Время текло, убыстряясь. Княжичи подрастали. На лето 1233 года была намечена свадьба старшего — Федора. Ему было 14 лет; по меркам того времени, он достиг совершеннолетия, уже участвовал в походах — вступал в круг обычной княжеской жизни. В жены ему была избрана черниговская княжна Ефросинья — этот выбор позволял Ярославу замириться с могущественным Черниговским княжеством.

Но сыграть свадьбу не суждено было. Юный Федор умер буквально накануне торжества. «Кто не пожалеет о сем! — воскликнул летописец. — Свадьба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позваны… И вместо веселия — плач и сетования!»

Кончина любимого брата не только потрясла душу Александра, но и бесповоротно и решительно изменила весь строй его жизни. Теперь он был старшим наследником в княжеской семье. Отец стал относиться к нему иначе — начал больше требовать от учения, а учить княжича стали серьезнее. Военное ремесло стало ежедневным делом. И уже не былинные рассказы преобладали в строгом учении — то грамоты договорные читали юному князю, то объясняли сложные отношения Владимирской земли с другими русскими княжествами и порубежными странами.

На границах русских в ту пору то тут, то там вскипали обжигавшие Русь волны вторжений. На юге дальняя степь клубилась облаками пыли, взбитой копытами тысяч и тысяч низкорослых косматых коней, на которых крепко сидели ловкие нукеры Батыя. Волна ордынского нашествия уже поднялась в глубине азиатских просторов и неотвратимо катилась в сторону Руси.

А на западе все чаще звенел на русских границах немецкий рыцарский меч. Закрепившиеся в покоренной Прибалтике рыцари намеревались двигаться дальше, вдохновляемые римским папой на новые и новые подвиги во