Шрифт:
Закладка:
Он попытался отогнать от себя этот образ и приняться за дела, но мысль, завладевшая им, не отпускала: что же он будет делать с Феодосией, если всё-таки женится на гречанке? Теперь ведь уже поздно отступать. Перед тем как послать Фрязина подробнее узнать о невесте, он советовался с митрополитом, с боярами, с братьями и матушкой. Потратился на послов, на дары царевне, папе, кардиналам. Ославился со своими смотринами на весь свет. Нет, теперь нельзя отступать...
Его мысли перебило появление на пороге матушки, Марии Ярославны. Иоанн поспешно, как ребёнок, застуканный родителями за запретным занятием, захлопнул крышку футляра.
— Что прячешь-то, сынок? Неужто так страшна невеста, что и родительнице её негоже показать? Патрикеев зашёл ко мне да сказывал, что получил ты портрет царевны. Ну даже если уж другим никому нельзя поглядеть, мне-то всё равно можно...
Иоанн вновь распахнул створки и вынул доску с изображением царевны. Матушка приняла её и подошла поближе к окну, чтобы получше разглядеть портрет под лучами заходящего к горизонту тусклого вечернего солнца.
— Что ж Фрязин-то ей не подсказал, что к нам негоже оголённой рисоваться, не принято у нас, — осудила первым делом строгая родительница наряд будущей невестки. — Хотя, может быть, мода там у них такая, а тебе она товар лицом решила представить... Красивая царевна, ничего не скажешь, и телом богата. Что ж, решайся, сынок. Скоро уж два года, как Маша твоя померла, можно и сватов готовить. Пока доберутся сваты, пока невеста соберётся — уж и третий годок минёт. Сколько ж можно одному? Я стара, мне пора в монастырь собираться, к отцу поближе, а тебе молодая советчица нужна. Никого нет ближе человеку, чем жена хорошая да дети любимые. Ванечка у тебя, конечно, прекрасный мальчик, но один сын — это один палец на руке. Не дай Бог, случись что, — и никого у тебя не останется.
Великий князь смотрел на мать и думал: знает она или нет о его отношениях с Феодосией? А может, рассказать ей всё? Нет, нельзя. С каждым годом Мария Ярославна становилась всё аскетичнее и суровее. Правда, к себе в первую очередь. Семь лет уже, как отец помер. Насколько Иоанн знал, ни на одного мужчину она с тех пор с интересом не глянула. А ведь вдовой осталась в сорок пять лет, далеко ещё не старой. Да она и теперь ещё вполне привлекательная женщина — подтянутая, моложавая. Повезло ему с матушкой. Умница, с советами сама не напрашивается, властью своей не злоупотребляет, хоть и могла бы! По завещанию мужа, великого князя Василия Васильевича, она стала одним из крупнейших землевладельцев в государстве, отец наказал ему с братьями во всём ей покоряться. Она же пока в одном лишь своё влияние применяет — старается братцев его строптивых в послушании удерживать. Так что матушка может и не понять его чувств и его слабостей. Осудит. А то и хуже сделает — запретит Феодосии во дворце жить. А ему жаль было бы с ней сейчас расставаться. Конечно, если он надумает жениться, то придётся всё же что-то предпринимать. Да, о чём это матушка? О сыне, о Ванечке, о будущих детях, о женитьбе...
— Куда нам, родительница дорогая, торопиться? Сейчас, сама знаешь, поважнее дела есть. Опять вон из Новгорода вести тревожные. Доносят мне, что заговор там зреет, хотят его жители к Литве отложиться. Несколько семей боярских мутят народ, все власти им не хватает... А может, присвоить нескольким тамошним заводилам звание бояр московских? Например, Дмитрию Борецкому, старшему сыну покойного посадника? — высказал он давно зревшую у него мысль. — Может, это их самолюбие спесивое насытит — ведь это всё же высшая честь на Руси? Может, и себя ощутят участниками одного дела общего — единения да усиления государственного?
— Тебе виднее, сынок, как поступить, ты уже не маленький. Посоветуйся с боярами, с Патрикеевыми, они их дела пролитовские лучше знают, с Ряполовским. А я в делах новгородских плохо разбираюсь.
Мария Ярославна вернулась к столу, положила портрет перед Иоанном:
— Убери подальше, сынок, да больше, пожалуй, никому не показывай до поры. Негоже голыми плечами будущей своей жены, великой княгини, чужим людям светить. А что до Новгорода, я так думаю: худой мир всегда лучше доброй ссоры. Пошли туда послов, бояр доверенных, пусть поговорят с народом, с посадниками новгородскими, может, и уладится... Пока ведь ничего серьёзного — слухи одни да брожение народное. Это порой бывает, когда у людей другого дела нет важного. Сколько уж лет у них тишь да гладь — ни войн, ни голода, ни мора. Торгуют, дань с северян берут да жиреют — вот и заскучали...
Раздался негромкий стук в дверь, она отворилась, и на пороге явился митрополит Филипп. Это был невысокий старец с непокрытой головой, с седыми редкими волосами до плеч и такой же длины полупрозрачной белой бородой, в будничном монашеском одеянии — длиннополой чёрной ризе из шёлковой ткани с широкими просторными рукавами, подпоясанной чёрным же шёлковым шнурком, с высоким посохом в руке, с добрейшим, хоть и не лишённым суровости лицом. Наряд его украшал серебряный крест с распятием тонкой хорошей работы.
Лишь два человека, пожалуй, во всём государстве имели право заходить к великому князю без приглашения и доклада — матушка да митрополит. На сей раз они случайно сошлись вместе и, увидев это, новый гость спросил:
— Не помешал вашей беседе, дети мои?
— Нет, владыка, конечно, нет, — поднялся из-за стола государь за благословением. Но первой подошла Мария Ярославна, и лишь следом митрополит перекрестил Иоанна.
— Наслышан я о вашей новости, наслышан уже, у меня ведь здесь свои доносчики имеются, — шутил владыка, находясь, видимо, в добром расположении духа. — Да только я не за новостью к тебе пришёл, у меня своё дело, сокровенное, давно собираюсь обговорить его...
Иоанн Васильевич предложил гостям присесть рядом со столом, но матушка заспешила:
— Хватит уж мне время занимать.
— Да нет, ты присядь, княгинюшка, — попросил митрополит. — Может, и ты
