Шрифт:
Закладка:
Но совершенно по-иному оказались настроенными московские князья и бояре, простые люди, не желавшие служить жадному удельному князю. Многие из них, побросав свои дома и уделы, потянулись на север, служить верой и правдой истинному своему государю.
Почти сразу же по прибытии в ссылку набожный Василий отправился со всем своим окружением в ближайший Белозерский Кириллов монастырь на богомолье. Оказалось, что и монахам, удалённым от мирской жизни, далеко не безразлично, кто правит государством, какие нравы царят в миру. Зная уже все детали происшедшего, игумен Кирилловский Трифон полностью рассеял сомнения слепца в отношении того, имеет ли он право нарушить клятву и бороться за возвращение Московского княжения. Игумен объявил, что клятва, данная Василием в Угличе в неволе и под действием страха, не может считаться законной. «Да будет грех клятвопреступления на мне и на моей братии! — заявил он. — Иди с Богом и правдою на свою отчину, а мы за тебя, государя, молим Бога».
Получив благословение игумена Трифона и успокоив свою совесть, Василий с семейством и с большим количеством бояр и народа из разных городов прямо из Кириллова монастыря двинулся к Твери. Вот тут-то и произошло обручение девятилетнего Ивана с дочкой Тверского великого князя Бориса Александровича, ибо тот согласился помогать Василию Тёмному в борьбе против Шемяки лишь на таком условии. Союз этот казался ему надёжной гарантией будущего мира с Москвой.
Естественно, никто ни о какой любви у него, десятилетнего ребёнка, не спрашивал. Ровесницу-невесту ему и не показывали. Однако с этого момента именно Тверь стала оплотом для сторонников свергнутого Василия Тёмного. Сюда начали съезжаться все недовольные правлением Шемяки. А их число стремительно возрастало. Государственная казна, доставшаяся новому правителю с его бедным, но жадным до денег и развлечений семейством, быстро таяла. Стремительно возрастали поборы и налоги, расцветало взяточничество. Начали выпускать серебряные монеты пониженного веса, но и это не помогло — страна на глазах нищала, пустели деревни. Не прошло и месяца со времени освобождения Василия, как Шемяка с остатками казны бежал в Новгород. Спустя ещё год его отравили...
В десятилетнем возрасте Иван, во избежание повторения смуты, был официально назван великим князем и соправителем отца Василия Тёмного, а взрослея, всё активнее принимал участие в государственных делах.
В тринадцать лет его обвенчали в церкви Спаса-на-Бору. Таким венчанием — не в главном соборном храме, а, вопреки правилам, в маленькой старинной церквушке на задворках великокняжеских теремов, в присутствии лишь самых близких людей, — как бы подчёркивалась вынужденность такого брака, его незначительность. Да Маша и не претендовала на какую-то важную роль в жизни мужа, в его княжестве. Была тихой, неприметной, болезненной. Часто плакала и, кажется, скучала по дому. Порой досаждала ему своей холодностью и равнодушием. Изредка, движимый природой, он посещал её опочивальню и даже оставался ночевать. Она покорно сжималась вся и давала делать с собой всё, что ему требовалось, не доставляя ему никакой душевной радости. «Тебе бы в монашки отправиться!» — говорил он ей несколько раз в сердцах, чувствуя, зная, что всё тут должно быть по-иному, более радостно и счастливо. Иоанн понимал, что в их нерадостной близости есть и его вина, но не мог ничего изменить. Не привлекало его ни Машино постное лицо, ни её жёсткие, вечно полусжатые губы. Лишь родив в восемнадцать лет сына Ванечку, она немного оживилась, пополнела, расцвела, и было, было несколько минут в их жизни, которые делали его счастливым. Это были лишь короткие вспышки взаимного влечения, но они быстро, слишком быстро заканчивались...
Может, так бы это и тянулось, если бы не появилась в их теремах юная Феодосия. Собственно, появилась она во дворце совсем маленькой, шестилетней девочкой. Перед смертью её отец, великий князь Рязанский, завещал передать своих малолетних детей — сына и дочь — на воспитание великому князю Московскому. Трудно сказать, почему он решил поступить именно так. То ли побоялся, что сирот могут уморить нерадивые слуги, то ли полагал, что великий князь Московский рано или поздно всё равно присоединит его удел к своему владению, а скорее всего, боялся, что без него никто, кроме Москвы, не сможет оборонить Рязанскую землю от татар и литовцев. Словом, решился он на шаг отчаянный — отдаться на полную волю сильному князю и таким образом устроить судьбу детей и своего отечества. И он, в общем-то, не просчитался. Василий Тёмный послал в Рязань своих наместников, которые сохранили и приумножили местную казну, сын и дочка его в любви и заботе воспитывались вместе с младшими великокняжескими детьми.
Иоанн очень хорошо помнил, как появилась она во дворце. Ему шёл восемнадцатый год, ещё был жив отец, и Иоанн тогда ещё размещался в общем тереме со своей женой Марией Борисовной. Пришёл посыльный и сказал, что великая княгиня Мария Ярославна приглашает их познакомиться с великим князем Рязанским и его сестрой, которых привезли к ним на воспитание. Иоанн не стал звать Марию с собой, пошёл один.
В просторной светлой палате, где матушка с сестрой Анной и служанками занималась рукоделием, находились и эти двое детей. Серьёзный восьмилетний Василий молча встал со стула и поклонился в ответ на приветствие Иоанна. Шестилетняя Феодосия сидела на руках у Марии Ярославны, которая гладила её длинные, заплетённые в косичку льняные волосы. Увидев молодого великого князя, который подошёл познакомиться, она засмущалась и спрятала своё розовое личико на груди у великой княгини. Но любопытство пересилило её стеснительность, и она лукаво взглянула на него снизу вверх своими огромными синими глазами. Такими чистыми, светлыми и ясными, что этот взгляд навсегда запал в его душу.
— Ты посмотри, сынок, какая девочка чудесная, — развернула Мария Ярославна малышку лицом к Ивану, но та увернулась и снова спрятала лицо в её платье.
— А ты не бойся, дочка, — сказала ей на ушко великая княгиня. — Будешь любить да слушаться великого князя — он никому тебя в обиду не даст. Он будет
