Шрифт:
Закладка:
— Вы, кажется, что-то сказали? — повернулся к нему Арехин.
— Пошутил. Я, знаете, шучу, часто и в неподходящее время. А в подходящее — не шучу. Это от нервов.
— Бывает, бывает,– оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме обезглавленного трупа.
— Да, еще… — он опять выглянул в коридор. — У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?
— Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и не откуда было нам ждать сундуков золото. Отец обходился жалованием, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно, богата. Ей сейчас девяносто два года, мы — ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, а прежде всё до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.
— Дальновидно… — он вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто:
— Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?
— Правильно полагаете.
— А куда же помещаются тела?
— На кладбище, куда ж ещё. Увозят, да и в яму.
— А… как их увозят? Я говорил, что довольно долго отсутствовал в Москве и новых порядков не знаю.
— Обыкновенно. Уборочный отряд. Сделаем заявку, завтра, самое большое — послезавтра и увезут. Впрочем, тут есть сестра. Может, она возьмется похоронить?
Арехин промолчал. Стал в сторонку, наблюдая, что, собственно, будут делать Оболикшто и Лютов.
А ничего. Позвали Петрушенко, дали ему бумажку с лиловой печатью, на которой химическим карандашом что-то написали, вот и все.
— Ордер для уборочного отряда, — пояснил Оболикшто.
Выходя, он же сказал сидевшей на табуретке Надежде Викторовне:
— Если хотите хоронить сестру, потрудитесь до завтрашнего дня убрать тело. Одежду можете брать только в присутствии членов домового товарищества, ну, книги ещё возьмите. Остальное остается в распоряжении домкома. Да, крупу… крупу тоже можете взять. Комната по вывозе тела передается домкому. Или нет, погодите…
Оболикшто отвел в сторонку Арехина:
— Не знаю, как у вас с жильем, а комната, право, недурна. Можно в два счета оформить.
Арехин на мгновение задумался.
— Пожалуй, это отличная идея.
— Вплоть до особого распоряжения комната будет числиться за московским сыском. Ты, — обратился он к Петрушенко, — смотри, чтобы — ни-ни!
На выходе Арехин подошел к сестре убитой:
— Особенно можете не торопиться. У покойной были знакомые, друзья?
— Прежде были, — с ударением на «были» ответила женщина
— Вдруг кто и остался. Тот же студент, еще кто…
— Они-то здесь причем?
— Я не говорю, что причем. Но похороны. Или вы доверите это дело…
— Ох, я поняла. Да, есть у неё — и у меня — хорошие знакомые, даже друзья. Извините, не все умерли.
— Зачем же так, Надежда Викторовна.
— Я… Я немного не в себе…
— Вот, возьмите, — Арехин незаметно вложил ей в руку несколько монет. — Берите, берите, это принадлежало вашей сестре. На похороны. Иначе пропадут, — и, негромко, но так, чтобы не услышать было нельзя: — Вот что, гражданин Петрушенко. Похоронами и всем остальным будет распоряжаться вот эта гражданка. Помогать ей всеми мерами. Гроб найти, другое-третье. Будет оплачено.
— Да я, мы… и без денег…
— Будет оплачено, — повторил Арехин. — В комнате гражданка может находиться, сколь ей угодно. Может устроить похороны, поминки, может жить, вплоть, как сказал товарищ Оболикшто, до особого распоряжения. Ясно?
— Ясно.
На лестнице Оболикшто подмигнул: — Не только квартиру, но и хозяйку нашел. А она ничего, если приглядеться.
— Надежда Викторовна — возможная зацепка, — равнодушно ответил Арехин.
На «паккарде» они вернулись в здание МУСа.
— Я хотел бы посмотреть, что есть по другим убийствам.
— Как это? — не понял Оболикшто.
— Вы сказали, что данное убийство — не первое злодеяние. Хочу ознакомиться с документами по прошедшим случаям.
— Документами… У секретаря они, может, и есть… Хотя мы с писаниной боремся.
— Хорошо. Кто работал с теми случаями?
— Митька Кошевой, но его на фронт взяли. Сашка Орехин…
Услышав свое имя, тезка Он приоткрыл глаза и что-то промычал.
Зазеркалье запросто не отпускает.
— Товарищ Лютов тож.
— Отлично. Значит, так: завтра, к десяти ноль-ноль я бы хотел поговорить с вами, товарищ Лютов, с тезкой Он, ну, и с документами, какие сыщутся, поработать.
— А сейчас?
— А сейчас поброжу вокруг дома, порасспрашиваю, может, кто видел ведро с цветочками.
— В таком виде?
— Вы правы. Я переоденусь, — и Арехин покинул кабинет.
3
Минут пять стояла полная тишина, и лишь когда «паккард» отъехал, Лютов сказал:
— Ну и фрукта к нам прислали. Ничего, и не таких кушали.
— Ты, Гришка, погоди.
Оболикшто достал из ящика стола телефонный аппарат, подключил его к проводу, крутил ручку, дул, в общем, заклинал, как полагается.
Наконец, его соединили с нужным человеком.
Он говорил громко, но по-латышски. Потом бережно повесил трубку. Сел поудобнее и задумался.
— Ну, — нетерпеливо спросил Лютов. — Что узнал?
— И много, и мало. Темнота наша, темнота. Арехин этот, оказывается, большой игрок.
— Шулер? Маркер?
— Шах-ма-тист — по складам, дабы придать значительности, сказал Оболикшто
— Ну, шахматист, что с того?
— Ничего. Родители — богачи были, миллионщики.
— Они революции помогали, вроде Мамонтова?
— Этого я не знаю. Знаю зато, что значат его «чрезвычайные полномочия»
— Да? Что же?
— Если он захочет, то и тебя, и меня, и любого третьего-пятого шлепнет, и отчета ни перед кем держать не будет. Такое ему дано право.
— Кем?
— Сам думай.
— А если того… опередить?
Оболикшто тяжело посмотрел на Лютова.
— Только по старой дружбе и только в первый и последний раз — ты не говорил, я не слышал. А вообще за подобные слова тебя не я — Сашка Орехин шлепнет и награду получит. Только за слова, понял?
— Понял, — сказал Лютов.
— Ой, врешь. Сам я ничего не понял. Просто — держись с ним, как с бомбой. Очень-очень ласково. И старайся поперек ему не только слова не сказать — не дышать даже.
Лютов задумался.
