— Это что?

— А вы откройте, — посоветовал Арехин.

— Какие мы таинственные, — теряя теплоту голоса, протянул Оболикшто.

Толстыми пальцами он раскрыл незапечатанный конверт, достал бумагу, столь же белую. Белоснежную. И скоро, очень скоро найти такую бумагу будет столь же легко, сколь и прошлогодний снег.

— На такой бумаге хорошо барышням письма писать, — бормотал Оболикшто.

— И не только барышням, — теперь уже Арехин подпустил добродушия и даже ласковости.

Оболикшто отвечать не стал. Читал он медленно, шевеля губами. Однако пальцем по строчкам не водит, спасибо и на том.

Дойдя до конца, Оболикшто начал читать заново. Лицо его раскраснелось — то ли от алеющего солнца, то ли по иной причине.

Наконец, он оторвал взгляд от бумаги, кашлянул, прочищая горло, потом еще и еще.

— Значит, вас прислали сюда служить? — откашлявшись, выговорил он.

— Точно так.

— Следователем по особо важным делам?

— Точно так.

— Наделенным чрезвычайными полномочиями?

Третий раз точнотакать Арехин не стал. Кончились точнотаки.

— Вот, — оторвавшись от бумаги, обратился Оболикшто к дивану. — Направили к нам особо важного следователя Арехина. Лично товарищ Дзержинский и направил.

Куртка только качнул головой, а Кофта, вынырнув из Зазеркалья, широко улыбнулся:

— Смотри, тезка! Я тоже Орехин.

— Я Арехин. Александр Александрович Арехин. Первая буква — аз.

— Аз, так аз. Хорошая буква. А я — Сашка Орехин,

Арехин вежливо наклонил голову. Со знакомством, значит.

Куртка молчал, представляться не спешил. Смотрел нерадостно. Потом плюнул в ведро с золой, почти попал.

— А сами вы из каких будете, гражданин Арехин? — тщательно выговаривая слово «гражданин» и налегая на А в фамилии, наконец, сказал он.

— Догадаться не сложно, — усмехнулся Александр Александрович.

— Мне знать нужно, — со значением проговорил Куртка. — Знать, с кем под буржуйскую пулю пойду.

— Если нужно, то поработайте. Вы же в уголовном сыске.

— Языком работать всякий горазд… — сказал в никуда Куртка.

Арехин чуть склонил голову набок, рассматривая Куртку, потом неторопливо начал:

— Вы, я вижу, родились в семье священника. Но с отцом, разумеется, давно порвали. Еще до революции. Классе в пятом гимназии.

— В четвертом, — поправил Куртка.

— Хорошо, в четвертом. Отринули веру, стали эсером.

— Левым эсером, — опять поправил Куртка.

— Да, конечно. Весной восемнадцатого от эсеров ушли, к большевикам пришли. Воевали с белогвардейцами, контужены. Сейчас — один из лучших оперативников МУСа.

— Верно, — хлопнул себя по коленям Орехин. — Верно, черт побери. В самую точку, тезка Аз.

— Теперь я знаю, — насмешливо сказал Куртка. — Вы — Шерлок Холмс.

— Нет, конечно, нет. Шерлок Холмс сейчас непременно бы выложил, каким путем он узнал всю подноготную о товарище в куртке. Я же умолчу.

— Хорошо, хорошо, пусть так. Но все же, чем вы занимались прежде, гражданин? — Оболикшто окончательно решил заменить сердечное ты бездушным вы.

— Окончил Императорское правоведческое училище. Служил в санитарном отряде на Галицийском фронте. Ранен, контужен. После революции работал по заданию партии.

— Какой? — спросил Куртка.

— Где? — одновременно спросил тезка Он.

— Партии большевиков. Куда посылали, там и работал.

— Понятно, — протянул Оболикшто. — Хорошо, спрошу по-другому: опыт работы в уголовном сыске есть?

— Небольшой. Когда учился, доводилось помогать Владимиру Ивановичу.

— Какому такому Владимиру Ивановичу?

— Яценко. Следователю.

— Не знаю такого… — сказал Оболикшто. Пожалуй, поспешно сказал.

— Он по уголовным делам специалист, не по политическим.

— По уголовным, что ж, по уголовным люди бывали и неплохие. Он как, послужить новой власти не хочет?

— Владимир Иванович Яценко пропал без вести, — сухо сказал Арехин.

— Бывает, бывает. Зато ты… вы, то есть, теперь здесь. С людьми у нас сложно. Иной начитается книжечек про Ната Пинкертона и летит к нам, приключений ищет. А у нас — служба. Попробовал бы Пинкертон… — но продолжать не стал, только рукой махнул. Махнул и задел стакан, хорошо, подхватить успел.

— Мы тут немножечко… С устатку… Вы как?

— Я не устал, — отказался Арехин.

— Брезгаешь? — с дивана сказал Куртка. — К шампанскому привык?

— Я вижу, у вас тут партизанщина… — протянул Арехин.

— Изредка случается, — согласился Оболикшто. — Когда особо тяжелый день.

— Тяжелый день?

— Я ж говорю, Пинкертону такое и в кошмаре не снилось. Бандитизм небывалый. Да что говорить, завтра сами увидите.

— Завтра?

— Ну, сегодня день, можно сказать, на исходе, опять же секретарши нет. Потому всякую бюрократию отложим до завтра. Времена такие — без бюрократии нельзя. Зачислить на службу, паек, жалование. Паек наш не чекистский, но прожить можно. Потом насчет обмундирования. Его, как такового, нет, но кое-чем из самого необходимого пособим. Но, возможно, вы в одежде не нуждаетесь?

— Не нуждаюсь, — согласился Арехин. — Во всяком случае, сейчас.

— Хотя…– Оболикшто с сомнением осмотрел пальто Арехина, сшитое, правда, еще в 1917 году, но у лучшего парижского портного и из лучшей английской материи, и, что еще главнее, практически не ношенного. Кашемировый шарф и лакированные туфли с блестящими шотландскими калошами добавили сомнения. — Нам ведь по чердакам шуровать приходится, по подвалам.

— В канализацию спускаться, — добавил Куртка, — по говну ходить.

— Как-нибудь, — ответил Арехин. — У меня есть полевая форма.

— Офицерская? — ехидно спросил Куртка.

— Разумеется.

— Ничего, главное, чтобы без золотых погон, — примирительно сказал Оболикшто.

Арехин не стал говорить, что полевая форма и золотые погоны несовместны. Зачем? Просто учел: товарищ Оболикшто в отечественную на фронте не был. А что Куртка и Кофта молчат — может, из солидарности. Или просто до конца из зазеркалья не выбрались.

— А вот оружие товарищу — уже товарищу! — Арехину нужно прямо сейчас. Домой спокойнее идти будет.

— Оружие у меня тоже есть, — успокоил Арехин.

— Тогда носите его при себе.

— При себе и ношу, — но показывать не стал. Куртка опять усмехнулся. Похоже, считает, что лучше «маузера» оружия не бывает.

— Ну, ну, — только и сказал Оболикшто, не видя характерных бугров под пальто. Если и носит, то «браунинг», дамскую игрушку, мухобой.

Тишина, что на мгновение заполнила здание, оказалась зыбкой. Хлопнула дверь, частые шаги зазвучали громче и громче, и вот