— Нет. Хотя был.

— Разошлись?

— Нет.

— Она поняла. И положила пальцы на мою руку.

— Простите.

— За что же? Ну а вы — почему? Я решил, что имею право задать такой вопрос: как-никак она много лет была моей дочерью — пусть лишь в моем воображении.

Она ответила не сразу, словно бы задумалась — как будто ей самой надо было понять: почему же?

— Может быть, потому, что он был слишком молод? — Она сказала это полувопросительно, как если бы сама сомневалась. — На самом деле настоящих причин ведь никто никогда не знает…

В этом я не был уверен, однако промолчал. Ни к чему было бы затевать дискуссию на эту тему. Да и, в конце концов, в реальности она мне никакая не родня. Наверное — почувствовал я — теперь нужно было уходить.

Чтобы ничего не испортить напоследок.

— Хорошо, Наташа. Подумайте. До утра целый вагон времени. И сделаем вот как: если принимаете мое предложение — завтра к десяти утра будьте вот где. — Я вытащил блокнот, где был записан адрес. — Вот: Арбат, двадцать шесть…

Она чуть улыбнулась:

— А, это театр Вахтангова, я знаю.

— Там завтра состоится небезынтересное сборище — совещание представителей нескольких серьезных партий, которые еще не определились, поддержат ли они Алексея, Александра или же останутся на президентских позициях. Будет там и кто-то из азороссов. Нам предстоит там взять несколько интервью и вообще — оценить обстановку, перспективы и так далее… Это интересно, честное слово, поверьте опытному газетчику.

— Быть может, и вправду поверю, — сказала о серьезно.

— И чудесно. А теперь мне вроде бы пора…

Я встал.

И тут мне в голову пришла еще одна прекрасная мысль:

— Кстати, Наташа… Независимо от вашего решения, можете вы оказать мне услугу?

— Если в моих силах…

— Безусловно. Скажите, у вас дома есть какое-то подобие сейфа?

Она, улыбнувшись, покачала головой:

— У меня нет таких ценностей, которые надо было бы прятать в сейф.

— Ну а просто укромное местечко? Бумаги деда ведь лежат где-то? Вряд ли вы зарыли их во дворе в пластиковом мешочке.

— Такие тайнички найдутся у всякой женщины. Но…

— Прекрасно. Не можете ли вы на день-другой спрятать там вот это? — И я вынул из кармана мои кассеты. — Не бойтесь: это не краденое и не противозаконное. Просто я опасаюсь, что, таская с собой, я это потеряю.

Что было бы весьма печально.

Она кивнула:

— Я спрячу. Только, простите уж, не вместе с бумагами. Еще не знаю, как ими распорядятся.

Я сказал:

Все те же друзья?

— Они — хорошие люди, — сказала Наталья с каким-то вызовом.

— Охотно верю. Может быть, слишком бестактно с моей стороны, но я хотел бы напомнить вам, Наташа: не вы ли сказали, что ваша мама собиралась передать эти бумаги мне?

— Не все. Но часть — определенно.

— Это оказалось своего рода завещанием. Почему бы вам не выполнить его сейчас? Я — здесь, бумаги — тоже. Или я ошибаюсь?

Она явно колебалась:

— Не знаю, право же. Не успела подумать об этом.

— Послушайте, — сказал я настойчиво. — Я даже не стану брать эти бумаги с собой, если уж вы так хотите дождаться чьего-то разрешения. Но я хотя бы загляну в них — тут, в вашем присутствии; всего лишь пролистаю. Это займет очень немного времени, право же. Но может оказаться весьма важным для меня. Ваш дед был очень серьезным человеком.

— Я знаю, — пробормотала она. — Ну хорошо. Только не ходите за мной и не подглядывайте. Обещаете?

— Обещаю.

Я и на самом деле не стал ни подглядывать, ни подслушивать, Наталья же через две минуты вернулась, держа в руках большой, но не очень толстый конверт.

— Вот они.

— Не стесню вас, если присяду вот здесь?

— Нимало, — сказала она. — Я тем временем сварю кофе. Как раз собиралась перед вашим приходом.

Я уселся, вынул бумаги и положил на стол.

Это была ксерокопия машинописного протокола допроса, хотя на бумаге стояло: «Запись беседы». Это означало лишь, что допрашиваемый не находился под стражей и ему не было предъявлено обвинение. Содержание беседы относилось к делам давно минувших дней, а именно — к первой попытке реставрации монархии в России.

Попытка была скорее символической — она не решила проблемы и не могла решить. Однако именно она эту проблему впервые обозначила во всей четкости. Относится она к 2013 году; уже одна эта дата указывает на весьма прозрачную символику: в четырехсотую годовщину своего воцарения династия Романовых должна была вновь занять русский престол, почти целый век пустовавший. Реставрацию готовило несколько монархических партий, существовавших в стране еще с прошлого века, а также дворянство — потомки, действительные или мнимые, известных фамилий, в посткоммунистические времена вспомнившие о своем происхождении и объединившиеся в разного рода организации и собрания. Методика предполагавшегося переворота была донельзя примитивной — авторы считали, чтэ нужно лишь через СМИ и путем манифестаций напомнить многострадальному и истосковавшемуся по законному правлению народу о его историческом прошлом — и большинство уверится, что без царя Россия существовать не может (что она успешно доказала) и сразу же потребует восстановления попранной справедливости и законности. Абсолютная практическая бесперспективность этого проекта была людям мало-мальски мыслящим настолько ясна, что движению, с минуты своего зарождения находившемуся под пристальным надзором тех, кому ведать надлежало (Ольгин отец был одним из них), даже не пытались мешать в работе, предполагая, что мертвая идея воскреснуть не в силах и лишенное корней движение изживет само себя. Вторая часть этого рассуждения была совершенно верной, первая же являлась заблуждением, что выяснилось, однако, несколько позже. Пока же сверху с ироническим интересом наблюдали за деятельностью адептов монархии, поскольку на самых верхах существовало мнение — не препятствовать. Самими заговорщиками эта тактика властей была ошибочно принята за сочувствие. На деле же она выражала лишь безразличие.

Отцы-реставраторы, своим историческим предтечей видевшие, разумеется, не кого иного, как генерала Монка, и в будущем зрившие себя не иначе как у самого подножия трона, сделали все, что полагали необходимым и достаточным, и в назначенный день и час вышли на Красную площадь в количестве не более ста пятидесяти человек — вдохновенные и безоружные.

Их там ждали. Надо сказать, что власти обошлись со своими ниспровергателями крайне гуманно: их даже не стали бить при задержании, просто усадили в заранее подогнанные автобусы, доставили в назначенные для этого места, побеседовали с главарями, с каждым в отдельности, взяли подписку об отказе от злодейских замыслов и отпустили на все четыре стороны, полагая, что