Шрифт:
Закладка:
Остановившись перед нужной дверью, для уверенности еще раз проверил номер по бумажке. Сходилось. Я позволил, Проскочило несколько секунд.
Сердце вышло из-под контроля. Потом я услышал шаги. Мне отворили, не спрашивая, и я решительно шагнул вперед, закрыв, кажется, на миг глаза — словно с высокого берега, не рассуждая, чтобы победить страх, кинулся в черную, холодную и неспокойную воду.
Девушка или молодая женщина смотрела на меня без страха и интереса, полагая скорее всего, что я забрел сюда по ошибке. Она наверняка ожидала, что это мать пришла домой, проблуждав неизвестно где весь день — с больными-то ногами. Я услышал явственный вздох разочарования. Она даже не стала зажигать свет в темной прихожей и, вероятно, ожидала, что я пойму свою ошибку, извинюсь, повернусь и исчезну в том небытии, в котором находился для нее до этого. Но это не совпадало с моими намерениями, и я сказал:
— Ну, здравствуй. И я сказал: — Зажги, пожалуйста, свет. И еще сказал:
— Должен же я наконец увидеть тебя! Это последнее я почти выкрикнул — потому что она все еще стояла бездвижно и безмолвно.
Она была вправе задать любой вопрос. Вместо этого просто подняла руку и дернула поводок выключателя. Стало светло. И я увидел ее по-настоящему.
И понял, что Земля и на самом деле вращается. Мало того: ускользает из-под ног. Я просто отстаю от нее в нашем совместном полете сквозь мировое пространство.
Можно, конечно, назвать это и просто мгновенным головокружением.
Сценарий нашей встречи был у меня разработан заранее. Мы должны были сесть друг напротив друга за стол, за чашкой чаю, а может быть — и за рюмкой чего-нибудь. Как-никак предполагаемая дочь уже несколько лет как перевалила через рубеж совершеннолетия. Мне следовало, подготовив ее несколькими осторожными фразами, в кратких словах изложить, какая беда пришла к ней, избрав меня своим посланцем, что и как приключилось с Ольгой. Утереть неизбежные слезы, искренне, от всей души сочувствуя.
Сказать, что все расходы и организацию похорон возьму на себя. Обождать, пока девочка хоть немного придет в себя. И уж тогда заранее сочиненными вопросами (вроде: «Не приходилось ли вам слышать от матери такое имя…», «Не кажется ли вам, что я похож на кого-то, кого вы никогда вживе не видели, но тем не менее…» — и так далее) и несколькими намеками подвести ее к восприятию моей ключевой реплики: «Знаешь, Наташа, на самом деле я — твой отец. Ты уж прости, но так оно и есть» — после чего должны были быстро сменить друг друга недоверие, удивление и, наконец, радость с неизбежными, по моим представлениям, светлыми слезами и родственными объятиями. Так вот, этот сценарий сразу и бесповоротно полетел ко всем чертям, Потому что Наталья и лицом, и даже в какой-то мере сложением была очень похожа на своего отца. На Костика Мухина. И не имела ничего общего со мною. Это мог бы определить даже слабовидящий.
Ее можно было назвать вторым изданием Кости — но изданием исправленным и намного улучшенным.
Полому что он не был красивым, хотя и обладал опрделенным обаянием. Она же оказалась женщиной, как бы сказать… весьма и весьма приглядной. Во всяком случае, так я ее воспринял. Человек более эмоциональный нашел бы, думаю, куда более выразительные определения, но я привык к сдержанности в оценках…
Короче говоря, мои предположения и подозрения, за годы успевшие закапсулироваться в броню уверенности, беззвучно и незримо для стороннего взгляда взлетели на воздух, как если бы кто-то заранее заложил под них увесистый заряд с дистанционным взрывателем, и вот теперь решительно и невозвратимо нажал на кнопку.
То есть второй акт пьесы сыгран не будет. Оставалось лишь исполнить первый. Я вздохнул. И сказал достаточно грустно — потому что мне и на самом деле было грустно и даже куда хуже:
— Наташа, к сожалению, я должен сообщить тебе…
Выражение ее лица не изменилось, когда она перебила меня:
— Вы хотите сообщить о маме. Не надо. Я знаю. Позвонили ее друзья. С работы.
Делать мне здесь было больше нечего. Потому что я успел уже решить, что подробности ей знать ни к чему — в том числе и о моем невольном участии в этом скверном деле. Ольгу мой рассказ не воскресит. Зато дойдет до слуха этих самых друзей. А я твердо знал, что друзья наших друзей часто оказываются нашими врагами.
Однако почему-то все медлил — стоял, даже не переминаясь с ноги на ногу, как это бывает в неловкой ситуации; может быть, просто ждал, пока она не попросит меня выйти и закрыть дверь с той стороны.
Наталья же не делала этого; мне даже показалось, что она забыла о моем присутствии, как-то перестала ощущать его. Она смотрела прямо на меня, но, судя по выражению ее глаз, меня не видела — словно я был прозрачным, а Наталья видела нечто, находящееся за моей спиной и вообще за пределами тесной прихожей и всего этого до нелепости длинного дома. Может быть, вспоминала, как сегодня в последний раз проводила мать, стоя на этом самом месте? Хотя вряд ли… Дьявол, что за привычка — строить версии даже в самой неподходящей обстановке!..
Чисто механически я полез в карман, выудил пачку сигарет и зажигалку и щелкнул ею, даже забыв испросить разрешения. И, похоже, этот негромкий четкий звук пробудил ее.
— Дайте и мне, — сказала она.
У нее оказался голос среднего тембра, какой-то слегка шершавый; может быть, она была простужена. Хотя скорее всего просто успела выплакаться еще до того, как я примчался, чтобы подставить плечо.
Я повиновался и снова щелкнул. Она затянулась. И наконец взглянула на меня, а не мимо, мне в глаза. Это было несложно: мы оказались примерно одинакового роста. Я вообще не из высоких. Хотя лет сто тому такой рост считался вполне приличным, а во времена какого-нибудь Людовика был бы и вовсе выдающимся.
Итак, она увидела меня. Но не выказала особого удивления. Она просто указала рукой:
— Заходите. Что же мы тут стоим.
— Вы смелый человек, — только и мог пробормотать я.
Она повернулась и первой вошла в комнату. Поколебавшись, я последовал за
