ней. В комнате остановился и осмотрелся скорее механически, по привычке, чем с какой-то целью. Почему-то мне вдруг стало очень не по себе.

В этой маленькой жилой ячейке я никогда не был. И все же возникло ощущение, что я нахожусь в знакомом месте. Лишь через несколько секунд я понял — обстановка. Все или почти все, что стояло и висело на стенах в этой комнате, было когда-то мне знакомо. Видимо, Ольга, перелетая или переползая с места на место, перетаскивала с собой столько мебели, сколько могло вместить новое обиталище. Стол. Кресла. Акварели на стенах. Древняя персоналка, коей настоящее место было в музее, — двести восемьдесят Шестая модель, начало девяностых годов прошлого века. И — пара фотографий на стенах. Старых фотографий, запечатлевших нескольких молодых людей, сейчас доброжелательно, но не без некоторой иронии любовавшихся на меня.

Там была Ольга. И Константин. И еще — я сам. Я осматривался, и Наталья мне не мешала медленно приходить в себя. Когда я смог наконец перевести глаза на нее, то встретил ее спокойный взгляд. Она улыбнулась. Хотя и не очень радостно.

— Не удивляйтесь, — сказала она, — я вас узнала.

Я смог только пожать плечами.

— Правда, — продолжила она, — меня предупредили, что вы наверняка зайдете. Так что я, пожалуй, даже ждала. А уж когда узнала о маме, то просто была уверена.

Я снова не нашел что ответить. Откашлялся, чтобы скрыть смущение, но промолчал.

— Я так и знала, что это случится, — продолжила она, снова глядя в сторону. — Без друзей! С ее сердцем — она могла и просто так упасть и умереть, и никто бы не смог помочь… Вы успели ее увидеть? Или это случилось без вас?

— Успел, — пробормотал я. — Был рядом. Так что если бы только сердце…

Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.

— Говорите же, — сказала она тоном приказа. — Как случилось, кто, почему?.. Знаю, что она пошла не по своим делам. Должна была встретить вас, но это отменили. Вы знали?

Я кивнул:

— Да.

— И все же позвали ее? Неужели вы не смогли сообразить, что в ее положении…

Какое, к черту, положение? Больное сердце? Нет, Наталья имеет в виду что-то другое.

— О чем вы говорите?

— Ее же предупреждали: сейчас нельзя показываться… Тут нас охраняли друзья.

— Я никого не заметил.

— Сейчас все ушли. Все равно ведь не уберегло.

— В чем же было дело? В чем она провинилась, и перед кем? Она же не занималась бизнесом, насколько могу судить?

— Нет, конечно. Беда в том… дело в том, что она была знакома… с одним человеком. А потом он погиб. Но как бы не погиб…

— Не понимаю.

— Ну, просто фамилия его попадается в печати, как-то не очень ясно начала она. — Но встретиться ним мы так и не смогли. Он переехал. Мама все хотела с ним переговорить — она сомневалась. А я уверена: это не он. И наши друзья — тоже. Но только мама знала его в лицо. И должна была в какой-то определенный миг — никак не раньше — опознать его как самозванца. Кажется, это стало известно… тем. И ей запретили вообще показываться где-либо. И отменили ее встречу с вами…

— Это очень интересно, Наташа. Как его фамилия? Кто он такой? С кем связан? Имеет отношение к предстоящему Избранию?

— Не знаю, мама никогда его не называла. Я тоже просила ее не выходить.

Но она не выдержала — очень хотела хотя бы посмотреть на вас… А вообще — больше не хочу говорить об этом. Теперь рассказывайте вы.

— Сейчас. Еще секунду. Может быть, у вас найдется стакан хотя бы воды?

Она встала и вышла. Я поднялся со стула. Подошел к фотографиям. Очень старым фотографиям, хотя нет, цетверть века — это же так немного, по сути… Шел к стене, словно упираясь, но что-то очень влекло меня. Может быть, Ольга. Она смотрела со стены прямо мне в глаза, была серьезна, однако выражение лица было таким, что казалось — она вот-вот улыбнется.

Можно было подумать, что ее развлекает создавшееся сейчас положение.

Нет, я понимаю, разумеется, что снимок или даже портрет — всего лишь изображение, но все же… Все же… Может быть, мне надо сразу же бежать отсюда? Дочь — не моя. Зато какие-то друзья — наверняка не по преферансу и не по совместным походам в филармонию. В этом я был почти уже уверен.

Значит, больше тут делать нечего. Однако ноги не хотели ступать к выходу. Я перевел взгляд на Константина. Удачливый соперник из давнего времени на этот раз смотрел угрюмо. Почему?

Я отвернулся от него. Включил ящик. Транслировался какой-то очередной процесс над хапугами. Эти судебные процессы начались еще при коммунистах, потом то затихали, то снова набирали обороты — в зависимости от того, чья стояла на дворе власть. Они были очень похожи один на другой. Но люди смотрели с немалым интересом.

Ну хорошо; раз есть друзья, причем надежные, то они позаботятся и о пристойном погребении, и обо всем прочем. Мне в этом стечении обстоятельств соваться со своей помощью, даже только денежной, не следует. Наоборот — лучше всего отойти от событий подальше, благо и собственных дел столько, что за жизнь не переделаешь.

Но я еще не успел принять какое-либо решение, как Наталья вернулась с водой. Я стал жадно пить. Горло и на самом деле пересохло. Черт знает отчего.

Обстановка ведь не таила в себе сиюминутной опасности. Или все же таила?

Никогда раньше я не реагировал так необычно на какие угодно неожиданности. Переведя дыхание и поставив стакан на стол, я спросил:

— Так о чем же мне рассказывать? Она немного подумала.

— Ну, хотя бы… Почему вы пришли так поздно?

Я пожал плечами, взглянув на часы:

— Мне кажется, что не очень… Она усмехнулась одним углом рта:

— Я не об этом. Теперь я сообразил.

— Не знаю… Наверное, потому, что никто меня тут не ждал.

— Нет. Вас ждали.

— Простите. Не верю. Кто?

— Она. Мама.

— Меня?

— Кого же еще? И сейчас, и раньше. Дед перед смертью просил отдать вам бумаги — мама все последние дни в них копалась…

Бумаги деда. Гм. Ольга, кажется, о них говорила что-то. Но так и не успела объяснить. Ничего не успела…

— Какие бумаги?

— Не знаю. Не заглядывала. У каждого свои бумаги: у нее, у меня, у деда покойного…

Бумаг при Ольге не было. Разве