Но Константинополь еще не сдался. Его северные укрепления – те, что тянулись вдоль берега бухты, – не могли сравниться ни мощью, ни великолепием с огромными стенами, которые были возведены в V в. императором Феодосием II и защищали город с суши; и все же они давали немало возможностей для обороны. Греки постепенно стали набираться отваги и решимости, которых им так явно недоставало прежде. За все свои 900 лет Константинополь ни разу не сдался иноземному захватчику. Должно быть, его жителям до сих пор казалось, что такого случиться не может. Но теперь они наконец осознали опасность в полной мере и приготовились сопротивляться.

Крестоносцы направили удар в самую слабую точку византийской обороны – обращенный к морю фасад императорского Влахернского дворца, занимавшего угол между стеной Феодосия и той, что огибала бухту Золотой Рог вдоль северо-западной оконечности города. Атака началась в четверг 17 июля, рано утром, одновременно с суши и моря; венецианские корабли шли низко, проседая под тяжестью осадных машин – камнеметов и мангонелей, сходней и штурмовых лестниц, подвешенных на канатных блоках между нок-реями. Первую сухопутную атаку франков отразили англичане и датчане, вот уже три столетия составлявшие знаменитую варяжскую стражу императора. Исход битвы решили венецианцы и в значительной мере Энрико Дандоло собственной персоной.

Об отваге старого дожа мы знаем не только со слов позднейших панегиристов Венецианской республики, по понятным причинам довольно предвзятых, но и по рассказу самого Жоффруа де Виллардуэна. Венецианский флот, сообщает он, подошел так близко к берегу, что люди, стоявшие на корабельных лестницах, схватились врукопашную с защитниками стен. Однако нападавшие все никак не осмеливались пристать к берегу и высадиться.

И тут Энрико Дандоло явил истинное чудо храбрости. «…Дож Венеции, – пишет Жоффруа, – который был старым человеком и ни капельки не видел, стоял весь в кольчуге на носу своей галеры и держал перед собой знамя св. Марка. И вот он закричал своим людям, чтобы его вывели на сушу, а если не сделают этого, то он их покарает. И они повели галеру так, что она пристала к берегу; и они выскочили из нее и вынесли перед ним на сушу знамя св. Марка». Увидев это знамя и опередившую всех галеру дожа, остальные устыдились и последовали за ним на берег.

Атака набирала силу, и вскоре защитники поняли, что у них не осталось шансов. Не прошло и нескольких часов, как Дандоло послал своим франкским союзникам весть, что не менее двадцати пяти башен на стене захвачены венецианцами. К тому времени его люди уже прорвались в город через бреши в стене и подожгли деревянные дома; весь Влахернский квартал вспыхнул как факел. Тем же вечером Алексей III, император Константинополя, тайно бежал из города, бросив жену и всех своих детей, кроме любимой дочери, – ее он забрал с собой, прихватив еще нескольких женщин, 10 000 фунтов золотом и мешок с драгоценностями.

В самый сложный момент своей истории византийцы остались без императора, но принятое ими решение все равно выглядит странным. Поспешно собравшийся государственный совет постановил выпустить из тюрьмы престарелого Исаака Ангела и вернуть его на трон. По сравнению с ним даже Дандоло показался бы зрячим: свергнув брата, Алексей из предосторожности лишил его глаз. Вдобавок еще много лет назад Исаак зарекомендовал себя безнадежно некомпетентным правителем. Но он был законным императором, и византийцы, без сомнения, сочли, что, восстановив его на троне, устранили все основания для дальнейшего вмешательства крестоносцев. Отчасти так и было, но оставалась проблема с обещаниями, которые молодой Алексей дал Бонифацию и Дандоло. Исааку пришлось подтвердить их и заодно согласиться, чтобы сын был провозглашен его соправителем. Только после этого франки и венецианцы официально признали Исаака, после чего отступили на другой берег Золотого Рога, к Галате, и стали дожидаться обещанных наград.

1 августа 1203 г. Алексея IV короновали и наделили полномочиями, равными отцовским. После этого он тотчас пожалел об обещаниях, которые так опрометчиво дал крестоносцам весной, в Заре. Его дядя за время правления полностью опустошил имперскую казну, а новые налоги, которые пришлось ввести, вызвали открытые протесты у подданных, которые слишком хорошо знали, на что уйдут их деньги. Духовенство, всегда игравшее важную роль в политике Константинополя, возмутилось, когда Алексей принялся собирать и переплавлять церковную утварь, и окончательно разъярилось, услыхав о его намерении передать византийскую церковь под юрисдикцию Рима. Осень сменилась зимой; недовольство народа росло, подогреваемое присутствием ненавистных и ненасытных франков. Однажды ночью франкский отряд, праздно шатавшийся по городу, натолкнулся в мусульманском квартале на небольшую мечеть, стоявшую за церковью Святой Ирины. Мечеть разграбили и сожгли дотла. Пламя перекинулось на соседние дома, и уже через двое суток весь Константинополь пылал, охваченный самым страшным пожаром за свою историю.

Алексей этого не застал: он как раз отправился на поиски беглого дяди. Вернувшись из недолгого и неудачного похода, он обнаружил, что большая часть его столицы лежит в руинах, а подданные чуть ли не открыто воюют с чужеземцами. Ситуация накалилась до предела; несколько дней спустя, когда делегация из троих крестоносцев и троих венецианцев явилась к Алексею и потребовала немедленно выплатить причитающуюся им сумму, тому оставалось лишь развести руками. Как утверждает Виллардуэн (который, как обычно, был в числе послов), они чудом избежали «великой опасности: ведь они чуть ли не наверняка были недалеки от того, чтобы быть умерщвленными или схваченными». «Так началась война, – пишет он, – и всяк, кто мог чем-либо навредить другому, вредил и на суше, и на море».

Парадокс заключался в том, что на самом деле войны не хотел никто – ни крестоносцы, ни греки. Жители Константинополя хотели только одного: раз и навсегда избавиться от дикарей, разрушавших их любимый город и готовых обобрать их до нитки. Франки, со своей стороны, не забыли о настоящей цели, ради которой оставили свои дома, и все больше досадовали, что приходится так долго находиться среди тех, кого они считали изнеженными трусами, вместо того чтобы вступить в долгожданный бой с неверными. Вдобавок они понимали: даже если греки отдадут долг сполна, этого хватит в лучшем случае лишь на то, чтобы рассчитаться с Венецией.

Коротко говоря, ключ ко всей этой неразрешимой проблеме был в руках у Венеции – а точнее, у Энрико Дандоло. Он ведь мог в любой момент дать приказ к отплытию. Тогда и крестоносцы вздохнули бы свободно, и византийцы остались