или десертом в зубы латинян, Дука бросился в большой дворец и, посадив с собою на шлюпку супругу царя Алексея [III] царицу Евфросинию и дочь ее Евдок[с]ию, в которую был влюблен, – с ранних лет бесстыдный развратник и сластолюбец, без всякой справедливости разведшийся уже с двумя законными супругами, – оставил город, царствовав два месяца и шестнадцать дней.

Все трое нашли убежище во Фракии, где Мурзуфл вступил в союз с бывшим императором Алексеем III, женился на его дочери Евдоксии и начал собирать силы для ответного удара.

Как только крестоносцы ворвались в город, начались безудержные грабежи, приведшие в ужас даже Виллардуэна. Только с приходом ночи, «устав сражаться и убивать», победители собрались на одной из городских площадей. «В эту ночь в той стороне, где расположился Бонифаций, маркиз Монферратский, не знаю, какие люди, опасавшиеся, как бы греки не напали на них, подложили огонь между ними и греками, – повествует Виллардуэн. – И город начал гореть, и пламя стало бурно распространяться, и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день до самого вечера. И это был третий пожар в Константинополе с той поры, как франки пришли в эту землю. И сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции». После этого даже те немногие защитники, которые еще не сложили оружие, окончательно пали духом. Проснувшись наутро, крестоносцы увидели, что сопротивление закончилось.

Но для жителей Константинополя это было только начало катастрофы. Завоеватели не для того так долго ждали под стенами богатейшего города в мире, чтобы теперь отступить ни с чем. По обычаю, им отвели три дня для грабежей, и армия набросилась на город как саранча. То была настоящая оргия жестокости и вандализма, подобных которым Европа не видела со времен варварских нашествий семивековой давности. За всю историю еще не случалось, чтобы столько красоты, столько великолепных произведений искусства оказалось уничтожено в такой короткий срок. Среди свидетелей – беспомощных, запуганных, едва способных поверить, что люди, называющие себя христианами, способны на такие зверства, – был Никита Хониат:

Что же сперва, что потом и что наконец рассказать мне об ужасах, совершенных тогда этими мужами крови? Увы, вот бесчестно повержены достопоклоняемые иконы! Вот разметаны по нечистым местам останки мучеников, пострадавших за Христа! О чем и слышать страшно, – можно было видеть тогда, как божественное тело и кровь Христова повергались и проливались на землю. Расхищая драгоценные вместилища их, латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали в обыкновенное употребление за своим столом вместо корзинок для хлеба и кубков для вина, как истинные предтечи Антихриста… О нечестиях, совершенных тогда в великой церкви [Святой Софии], тяжело даже рассказывать. Жертвенная трапеза, составленная из разных драгоценных веществ, сплавленных посредством огня и размещенных между собою так, что все они искусным подбором своих самородных цветов представляли верх совершеннейшей красоты… была разбита на части и разделена грабителями наравне со всем другим церковным имуществом, огромным по количеству и беспримерным по изящности. …Они вводили в церковь лошаков и вообще вьючных животных до самого неприкосновеннейшего места храма, и так как некоторые из них поскальзывались и не могли затем подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, таким образом оскверняя их пометом и разливавшеюся кровью священный церковный помост.

Вот какая-то бабенка, преисполненная грехами, жрица нечестия, дьявольская слуга, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, хулительница Христова, уселась на сопрестолии, распевая свою визгливую мелодию, и потом бросилась в пляску, быстро кружась и потрясая ногою! …Не щадили честных женщин и девиц, ожидавших брака или посвятивших себя Богу и избравших девство. …На улицах плач, вопли и сетования; на перекрестках рыдания; во храмах жалобные стоны…

И все это делали люди, продолжает он, которые ходили с нашитым на плечах крестом – крестом, который поклялись пронести через христианские земли без кровопролития; люди, который обязались поднимать оружие только против неверных и воздерживаться от всех радостей плоти, пока не исполнят свою святую миссию.

То был самый темный час Константинополя – пожалуй, даже темнее того, что постиг столицу Византии два с половиной века спустя, когда город окончательно пал под натиском османского султана. Однако не все сокровища Византии погибли. Пока французы и фламандцы в неистовом угаре крушили все, что подвернется под руку, венецианцы не теряли головы. Они знали толк в красоте. Разумеется, они тоже грабили и расхищали город, но не уничтожали ничего, что имело хоть какую-то ценность. Все награбленное они отправляли в Венецию; например, так поступили с четверкой огромных бронзовых коней, возвышавшихся над ипподромом со времен Константина. Недолгое время кони простояли в Арсенале, а затем были помещены над главными вратами собора Сан-Марко, где стоят и по сей день. Скульптуры и рельефы, украшающие северный и южный фасады собора, были доставлены из Константинополя в тот же период. Внутри, в северном трансепте, висит чудотворная икона Божией Матери «Никопея» (Победоносная), которую когда-то несли перед императорами на битву. В сокровищнице собора хранится одна из величайших в мире коллекций византийского искусства – еще один памятник ненасытности венецианцев.

После трех дней террора порядок был восстановлен. Всю добычу – а точнее, ту ее часть, которую не смогли успешно припрятать, – собрали в трех церквах и распределили согласно договоренности: четверть зарезервировали для того, кто займет императорский трон, а остальное разделили поровну между франками и венецианцами. Покончив с дележом, крестоносцы тотчас выплатили Дандоло 50 000 серебряных марок. Теперь, когда все долги были улажены, можно было приступать к выборам императора.

Бонифаций Монферратский предпринял отчаянную попытку восстановить утерянный престиж и усилить свои позиции как кандидата на трон: разыскав императрицу Маргариту, вдову Исаака Ангела, он взял ее в жены. Но это не помогло. Энрико Дандоло категорически отверг его кандидатуру, и в конечном счете – под мощным давлением Венеции – выбор пал на добродушного и покладистого Балдуина, графа Фландрского. 16 мая Балдуин был коронован в храме Святой Софии и стал третьим императором, взошедшим на трон за последний год. Новоизбранный патриарх, венецианец Томазо Морозини[107] еще не приехал в Константинополь и соответственно не мог руководить церемонией, но вряд ли кто-то из присутствующих стал бы отрицать, что новый император обязан своим возвышением Венецианской республике.

Взамен Венеция получила лучшую часть имперской территории. По условиям договора с крестоносцами ей досталось три восьмых части города и империи, а вдобавок – право свободной торговли в имперских владениях, которого