5 августа 1205 г. дожем Венеции был единогласно избран Пьетро, сын Себастьяно Дзиани. Первый вопрос, на который ему предстояло дать ответ, касался самоопределения: к длинному перечню громких, но в основном бессодержательных титулов, которые постепенно добавлялись к званию дожа, присоединился еще один, за которым, для разнообразия, стояла вполне конкретная реальность: «Вождь четверти и получетверти Римской империи». Не потерял ли дож возможность считать себя – вслед за всеми своими предшественниками – одним из итальянских принцев? Не следует ли ему теперь называться восточным деспотом?

Венеции повезло, что в этот поворотный момент истории во главе ее встал не какой-нибудь честолюбивый авантюрист, а вдумчивый и трезвомыслящий человек. Дзиани были невероятно богаты (ходили слухи, что в основе их богатства лежит золотая корова, которую их далекий предок нашел у себя в погребе в Альтино) и пользовались глубоким уважением в городе, а сам Пьетро славился набожностью и щедростью. В юности он был моряком и в 1177 г. командовал флотилией, сопровождавшей Фридриха Барбароссу из Равенны в Кьоджу. Участвовал он и в Четвертом крестовом походе: дошел до Зары и Константинополя, но, судя по всему, не задержался в Византии надолго, поскольку известно, что к моменту своего избрания он уже некоторое время состоял в числе шестерых советников Реньеро Дандоло – сына Энрико, замещавшего своего отца в его отсутствие. Быть может, кровопролитие пришлось Пьетро не по душе; «Альтинская хроника», на удивление надежный источник сведений о том периоде, не без одобрения приводит одно из его любимых высказываний: «Войну устроить нетрудно – было бы желание; но мир надлежит усердно искать, а отыскав, хранить».

Однако для республики, так внезапно, одним махом и почти неожиданно обретшей огромные владения за морями, мирная жизнь начала превращаться в труднодоступную роскошь. Задолго до смерти старого Дандоло стало очевидно, что граждане завоеванной Византии не примут новый порядок без борьбы. Как ни богата, как ни могущественна Венеция, но ее коренное население невелико. Его и близко не хватит, чтобы усмирить жителей всех доставшихся ей земель, а затем руководить ими и защищать их. Помощи от Константинополя ждать не приходилось: Генрих Фландрский, сменивший на императорском престоле своего брата Балдуина, и сам едва удерживал порядок в своих владениях. Поэтому венецианцы под мудрым руководством Дзиани не пытались освоить все свои новые территории сразу. Большую часть из них доверили вассалам – как правило, младшим сыновьям ведущих венецианских семей, и те были только счастливы почувствовать себя в роли князьков во Фракии, Малой Азии и на островах Эгейского архипелага. Под прямым управлением республики остались лишь несколько стратегически важных баз – Крит, Дураццо, Корфу и два порта, Модона и Корона, в области Мореи.

Но даже эти немногочисленные аванпосты было нелегко контролировать, тем более что успехи Венеции вызывали жгучую ревность у двух ее главных морских соперников – Генуи и Пизы. У той и другой имелись торговые общины в Константинополе, представители которых плечом к плечу с местными жителями стояли на стенах города во время Четвертого крестового похода. После падения Константинополя их отстранили от имперской торговли[111], и теперь оба города интриговали против Венеции, препятствуя распространению ее власти в Восточном Средиземноморье. В 1206 г. самозваный граф Мальты, а на деле генуэзский флибустьер Энрико Пескаторе высадил на Крит вооруженный отряд и с помощью местного греческого населения захватил несколько крепостей на побережье. Чтобы вернуть остров, венецианцам понадобилось два года и две экспедиции. Чтобы подобное не повторилось, править Критом поставили некоего Якопо Тьеполо. Он получил титул дожа и соответствующие полномочия на острове, только не пожизненно, а всего на два года. Остров разделили на шесть частей; каждую часть закрепили за одним из шести сестиере Венеции. Так в 1207 г. возникла первая заморская колония республики. Но местные греки не покорились захватчикам: у них отняли земли, чтобы передать их венецианским сюзеренам, а заполонившие остров алчные латинские священники не только захватили всю церковную собственность, но и стремились заменить традиционную православную литургию ненавистными католическими обрядами. Греки сопротивлялись до конца столетия – насколько могли.

Но с точки зрения отдаленных перспектив дожа Дзиани беспокоили не столько проблемы на Крите, Корфу и в других новых владениях, сколько сам Константинополь. Когда город сдался крестоносцам, Энрико Дандоло распорядился назначить главу администрации (подеста) для эффективного управления венецианскими районами. Сразу после смерти дожа его соотечественники выбрали такого человека из своей среды – Марино Дзено. В Венеции, однако, всегда считали, что подеста должно назначать центральное правительство, и не обрадовались вестям об этом избрании. Недовольство усилилось после известий о том, что Дзено присвоил новый дожеский титул «властелина четверти и получетверти Римской империи» и даже стал, подражая покойному Дандоло, носить разноцветные чулки и пурпурные котурны, в прошлом бывшие прерогативой императора. Неужели венецианцы на Леванте так зазнались, что задумали отколоться от родного города? Дзено получил сухой ответ: в порядке исключения его утвердили в должности, но в дальнейшем каждого нового подеста будут присылать из Венеции.

Давнее венецианское предание гласит, что дож Дзиани серьезно раздумывал, не перенести ли столицу республики в Константинополь, подобно тому, как девятью столетиями ранее поступил Константин Великий. Это предложение якобы официально обсуждалось на совете; его сторонники утверждали, что центр венецианских интересов переместился на Восток, что Венеция расположена слишком далеко от своих заморских владений и вдобавок подвержена землетрясениям и наводнениям[112]. Противники переноса победили с перевесом в один голос – так называемый голос Провидения (Voto della Provvidenza). Однако об этом эпизоде рассказывают лишь один-два не самых надежных хрониста. Источники, заслуживающие больше доверия, не упоминают о нем вовсе. Таким образом, даже если кто-то и впрямь выступил с таким предложением, кажется невероятным, чтобы его обсуждали всерьез и тем более поддержали настолько массово. Очевидно одно: переносом столицы на берега Босфора Венеция пожертвовала бы своей безопасностью и индивидуальностью и продержалась бы немногим больше – а возможно, даже и меньше, – чем злосчастная Латинская империя, для основания которой она так много сделала. Итак, если «голос Провидения» – вопреки всякой вероятности – не просто легенда, а исторический факт, то все последующие поколения венецианцев должны благодарить судьбу за столь чудесное спасение от неминуемой катастрофы.

К 1229 г., когда Пьетро Дзиани, теперь уже старый и больной, ушел в отставку, а через несколько недель упокоился рядом с отцом в Сан-Джорджо-Маджоре, Венеция вполне восстановила свои силы и вернулась на прежний курс. Решили использовать новые территории так полно,