товарищество (colleganza) с каким-нибудь предприимчивым, но относительно безденежным молодым купцом. Они обеспечивали две трети необходимого капитала, а купец вкладывал одну треть, совершал путешествие и выполнял всю работу. По возвращении в Венецию он обязан был в течение месяца представить партнерам полный отчет, после чего прибыль делилась поровну. Разумеется, государство взимало какие-то подати, но венецианские налоги были бесконечно скромнее по сравнению с теми неподъемными суммами, которые отбирала у своих купцов, например, Византия или большинство правителей феодальной Европы. Итак, прибыль была высокой, мотивация – сильной, и капиталовложения росли из года в год.

Неудача, постигшая одно из подобных товариществ, подсказала Шекспиру сюжет «Венецианского купца». К середине XIII в. в городе и ближайших пригородах уже имелась большая еврейская община – возможно, до трех тысяч человек или даже больше. Многие жили в Местре (материковой части Венеции), другие, особенно те, кто вел торговые дела с Далмацией, занимали остров Спиналонга, из-за чего тот и получил новое имя – Джудекка. Помимо торговли, они, как и повсюду в Европе, занимались ростовщичеством (которое запрещалось гражданам Венеции как род занятий) и врачеванием. Не считая некоторых ограничений, связанных с местом проживания, государство не чинило евреям никаких препятствий, не запрещало исповедовать веру предков и не подвергало их гонениям. На более поздних этапах своей истории Венеция подчас придерживалась не более просвещенного подхода к евреям, чем ее европейские соседи, и все же коммерческое чутье с самого начала подсказывало ей, что еврейский капитал невероятно полезен для экономического роста, – и, как обычно, не подвело.

Изучая раннюю историю Венеции, мы снова и снова читаем о дожах, внезапно отошедших от дел и скончавшихся всего через несколько недель или месяцев. Обычая, предписывавшего уходить в отставку лишь по причине преклонного возраста, у венецианцев определенно не было: они всегда славились долголетием, да и по сей день превосходят население остальных крупных городов Италии ожидаемой продолжительностью жизни. Энрико Дандоло – лишь один из множества примеров, как пожилые уроженцы Венеции продолжали усердно трудиться и жить практически полной жизнью даже на восьмом или девятом десятке. Скорая смерть, которая почти неизменно постигала дожей, уходивших в отставку, объясняется иначе: правитель принимал решение уйти лишь тогда, когда осознавал, что жизнь его близится к концу. Он оставался на посту до тех пор, пока чувствовал, что еще способен управлять народом; когда эта задача становилась ему не по силам, он уходил, не пытаясь цепляться за власть до последнего.

Не стал исключением и Якопо Тьеполо. Он отказался от должности весной 1249 г. (в отличие от многих своих предшественников, затворившись не в монастыре, а в собственном доме на Кампо-Сант-Агостино) и не дожил до осени. Тьеполо хорошо послужил Венеции. На Востоке он умудрился удержать от распада основные элементы новой и пугающе хрупкой левантийской империи; на Западе сумел поддержать интересы ломбардских городов (совпадавшие с интересами самой Венеции), не сближаясь с ними слишком явно и не вовлекаясь слишком глубоко в борьбу между гвельфами и гибеллинами (которой предстояло длиться еще целое столетие). Тьеполо воевал против императора Фридриха (потеряв при этом двух сыновей) так долго и упорно, как считал необходимым для блага республики, но не дольше и не упорнее, чем требовалось. Наконец, во внутренних делах он продолжил работу, начатую полвека назад Энрико Дандоло, и в 1242 г. завершил «Статут» – самый подробный и полный за всю историю свод венецианского гражданского права.

Еще одним заметным событием того периода стало дарование земель двум большим нищенствующим орденам – доминиканскому и францисканскому. Святой Доминик и святой Франциск умерли друг за другом с промежутком в пять лет, в 1221 и 1226 г. соответственно; плоды их трудов не заставили себя долго ждать, и к 1230 г. в городе появились представители обоих орденов. Каждому ордену дож Тьеполо выделил землю для постройки церкви: доминиканцам – болотистую местность к северу от прихода Санта-Мария-Формоза, францисканцам – разрушенное и давно заброшенное аббатство поблизости от своего дома, на другой стороне Гранд-канала. На момент его смерти строительные работы на обоих участках уже шли полным ходом, и, несмотря на то что вставшие там гигантские церкви – Санти-Джованни-э-Паоло и Санта-Мария-Глориоза деи Фрари, – оставались незавершенными до XV в., первая, во всяком случае, уже была достроена в достаточной степени, чтобы старый дож выбрал ее местом своего последнего упокоения[117].

Под властью пожилого и глубоко набожного Марино Морозини (который наверняка занял бы место среди самых неприметных представителей этого древнего и блистательного рода, если бы по необъяснимым ныне причинам не был избран дожем на смену Тьеполо) Венеция словно погрузилась в спячку на четыре года и пробудилась лишь с приходом Реньеро Дзено в 1253 г. Дзено прожил жизнь, полную приключений. В 1242 г. он проявил завидную отвагу при усмирении очередного бунта в Заре, а на следующий год, по дороге обратно в Венецию со Второго Лионского собора, был захвачен в плен графом Савойи. Император распорядился освободить его и пригласил ко двору, где Дзено был вынужден подтвердить, что Венеция, по выражению Фридриха, вела себя по отношению к нему неблагодарно. Впоследствии Дзено занимал должность подеста в Пьяченце, а затем в Фермо, где его и застало известие об избрании на пост дожа. Обо всем этом и о многом другом мы узнаем от одного из самых интересных (хотя и не всегда надежных) хронистов того времени – Мартино да Канале, чьи восторги по поводу Дзено пристали не столько историку, сколько рекламному агенту, в роли которого он, возможно, и выступал при новом доже. Не сказать, чтобы сам Дзено при этом был лишен таланта к саморекламе. На бесподобном старофранцузском языке Мартино дает потрясающее описание турнира, устроенного в честь избрания дожа. Турнир прошел на площади Сан-Марко, la place soit en tot li monde[118].

На площади возвели павильоны, обтянутые шелком, и саму площадь покрыли шелком на тот же лад. Прекрасные дамы и девицы заполнили павильоны, и еще множество дам собрались у окон окрестных дворцов. Монсеньор дож проследовал пешком из собора Святого Марка, и с ним были все благородные мужи Венеции, а на площади уже толпился народ… Следом прибыли всадники на великолепных лошадях, в богатых доспехах. И вот начался турнир, и все дамы наблюдали за поединками. Ах, сеньоры, будь вы там в этот день, вы бы увидели не один и не два добрых удара копьем…

На протяжении всей хроники Мартино Канале то и дело возвращается к теме венецианских торжеств. Он вспоминает ослепительные шествия, которые дож устраивал в дни великих церковных праздников; он с детским