на нее. Она не выдержала, засмеялась и лишь потом, справившись с собой, утвердительно кивнула. Шеф услышал, что заказывали, и поспешил на выручку к кларнетисту.

— Очень сожалею, пан поручник, но этой вещи у нас в репертуаре нет, — сказал он, неплохо изобразив огорчение. — Можем вместо этого предложить «Хабанеру», «Кукарачу» и многое другое…

У летчика язык малость заплетался, но он, видно, был упрям и не желал никаких других вещей.

— «Гуантанамо!» Пардон, «Гуантанамера»! Правильно я назвал?

— Совершенно правильно, — похвалила его девушка. — Попытайся все же каким-нибудь образом убедить музыкантов. Думаю, однако, что эта вещь есть в их репертуаре.

Мы действительно не играли ее. Поручник вынул из кармана две сотенные и помахал ими перед лицом шефа. Тот с надеждой взглянул на меня.

— Сыграете, Юрек?

— Но, шеф, я же ее не играю, — солгал я.

— Я убеждена, что играете, — сказала девушка.

— Откуда ты знаешь? — удивился летчик.

Она не удостоила его ответом, глядя на меня хоть с иронией, но не без симпатии. Я заколебался.

— Сыграйте же, пан Юрек, — сказал летчик и снова показал нам свои две сотни, будто собаке кусок колбасы. Ударник ткнул меня в спину.

— Играй, не будь дураком, — заработаем на ужин. Известно же, что ты все можешь отбарабанить. Сыграем вчетвером с контрабасом и гитарой. Ну, пошли…

— Ладно, — снисходительно согласился я. — Сыграем, пожалуй. Гонорары принимает шеф. Оплата вперед.

— Да пускай вперед, — обрадовался летчик и отдал деньги шефу. — Договорились!

— У нас не спорят, — сказал я.

Я повернулся к гитаристу, взял тон. Остальные испарились — конечно, пошли в бар, но я был уверен, что они не пропьют все деньги, которые все-таки ведь заработал я. У нас такого не водилось. Девушка отправилась на свое место, потянув за собой офицера. Когда они сели, ударник махнул тарелками и исполнил туш на барабанах.

— Для прекрасной дамы в черном платье и пана поручника, — сказал он в микрофон, — мы сыграем сейчас «Гуантанамо», прошу прощения, «Гуантанамеру».

На площадку входили пары. Свет опять погас. Розовый луч прожектора медленно заскользил по залу. Наконец остановился на девушке и летчике. Наш осветитель, видимо, услышал, кто просил сыграть эту мелодию, а оказался настолько трезвым, что смог доставить им еще одно маленькое удовольствие. Розовый луч сопровождал их все время, пока они танцевали. Когда мы закончили играть, послышались аплодисменты. Поручник даже крикнул «Мало!», но мы не отозвались на его пожелание. Кому мало, тот должен еще раскошелиться.

Вернулся шеф и объявил большой антракт. Я пошел на кухню поужинать. Вскоре туда же пришли коллеги и предложили, чтобы я принес от Госи пол-литра. Руководитель дал мне две сотни, я сходил, принес. Я выпил свою долю, чем-то закусил и пошел к гардеробщику, моему доброму знакомому, который сегодня должен был дать мне ответ касательно уроков музыки для его племянницы. Это был очень порядочный человек, честно говоря, именно благодаря его протекции я получил место в этом кабаке. Перед гардеробом была толчея, какая-то компания только что явилась в ресторан. Я сел в кресло, закурил сигарету. И тут увидел выходившую из зала девушку. За ней шел летчик. Он держался хорошо, даже не пошатывался. Поискал в карманах номерок, нашел его наконец и стал проталкиваться к вешалке — довольно бесцеремонно. Значит, все же набрался.

Она остановилась у зеркала. Вынула из сумочки помаду, подкрасила губы. Поправила прическу. Я не знал, заметила она меня или нет. Во всяком случае мне показалось, что настроение у нее скверное.

Поручник вернулся, неся ее кожаное пальто и свою фуражку. Он помог ей одеться; сам же долго перед зеркалом прилаживал свой головной убор. В какой-то момент он заметил меня.

— До свидания, пан Юрек, — сказал он, широко улыбаясь и протягивая мне руку. — Очень было приятно… Вы отлично играете… Я, то есть мы, когда-нибудь еще зайдем сюда. Очень было приятно, — повторил он.

Я поднялся с кресла, мы пожали друг другу руки.

— До свидания, пан поручник. Мне тоже было очень приятно.

Он еще раз взглянул на себя в зеркало, поправил фуражку, потом повернулся к девушке.

— Ну а теперь к тебе, — сказал он таким тоном, будто это само собой разумелось. — Хорошо бы на извозчике, но вряд ли сейчас найдем. Возьмем такси…

Мы с девушкой взглянули друг на друга. Ни в моем, ни в ее взгляде не было иронии. Полное равнодушие.

— Прости, пожалуйста, но сегодня я поеду одна, — сказала она. — Не надо меня провожать, такси я найду.

Он просто онемел, и, прежде чем пришел в себя, ее уже и след простыл. Секунду он колебался — не догнать ли, потом махнул рукой.

— Не сегодня, так завтра…

Он попробовал еще запеть какую-то русскую песенку о летчиках, но оборвал себя на первых же словах. Фуражка у него сбилась на затылок, и выглядел он довольно потешно.

— Я возвращаюсь, — заявил он тоном человека, привыкшего приказывать другим, а может, и самому себе. — Кру-у-гом марш! Сыграйте мне еще раз это «Гуантанамо».

— «Гуантанамеру», — поправил я его. Он только махнул рукой.

— Как сказалось, так и сказалось, — пренебрежительно ответил он. — Очень красивая мелодия.

Второй раз за этот вечер мы играли «Гуантанамеру». Второй раз заработали двести злотых.

Перевод Р. Белло.

Засекреченный телефон

Он напечатал: «Обсуждался вопрос, обеспечено ли реальное выполнение плановых заданий. Были выявлены проблемы, которые еще следует решить. При этом подчеркивалось, что необходимо более эффективное…»

Зазвонил телефон. Он поднял трубку:

— Славинский, слушаю вас… Узнал, Владек. Привет. Вот как раз пишу. Да, помню, помню… Но ты уж займись ими сам. Ты же мой заместитель, решись на самостоятельные действия… При мне это трудновато? Ну-ну, не дерзи… Дай им по рюмке коньяку, кофе… Ведь такие визиты — чистая формальность. Главе преподнеси под конец наш значок, а остальным — по авторучке. Добро. А через два часа присылай курьера за материалом. Хотя нет… Сначала позвони. Привет.

Напечатал дальше: «…управление производством и организация труда, а также более эффективная работа каждого на своем месте».

— Может, кофе сварить? — раздался из другой комнаты голос жены.

— Ага, свари.

Зазвонил телефон.

— Слушаю… Да, Славинский… А, приветствую… Ну, не лебези, пожалуйста. Ты не мог меня видеть в этом году на трибуне, потому что я именно в те дни был за границей… В прошлом году — да… Сказал уже, не лебези… Слушай, ты не мог бы без этих ужимок? Да, да, знаю… Лично знаю. Посмотрим, что удастся сделать… Третий раз говорю — перестань лебезить! Видел меня по телевизору? Не один ты, несколько миллионов людей видело… Позвони. Завтра вечерком. Пока не