— А ведь Араташку Дурной подговорил, чтобы тот тебе повинился. Сам слышал. Ажно ругались они. Но Дурной даурца осилил…

Вот и как с этим жить? То ли разобидеться на Сашка. То ли поклониться ему.

Зима не стала спокойной порой для ватаги. Ибо Дурной решил, что казаки всенепременно должны поразить дауров по завершению зимы.

— Надо показать им, что русские многое умеют и знают! — убеждал всех толмач. — Что мы богатые и щедрые. Что с нами можно торговать и дружить!

Казаки хмурились, но унять Дурнова не было сил. Он и сам пример подал. Еще осенью Сашко удумал заплечные корзины с ремнями. А теперь принялся шить такие же сумки из кожи. Благо, наохотили ватажники столько зверья, что девать шкуры некуда было. Одно дело, волк или медведь, а куда девать свиней, косуль да кабарог?

Глядя на неразумного, Старик тоже принялся резать из дерева ложки, чашки, свистульки — липы-то насушили в изобилии. Глядя на это, загорелся и Тютя.

— Седло сделаю! –рубанул он ладонью. — Аки у турков, тут такого и не видывали.

Седло он делал долго, извел кучу дерева, кожи, войлока. Ковали пришли к нему на выручку и сделали стремена и пряжки. Пряжек они наковали в избытке, так что теперь поясами теперь вся ватага могла обмотаться.

Рыта всё то время чесал коноплю. Сучил нитку, сматывал вервие, в чем ему активно помогали братья-дючеры. И уже потом Мезенец затеял плести из них пояса на дощечках.

— Эх, покрасить бы нить, –вздыхал он. — Такая красота вышла б.

Он смог только наскрести сажи и смешать с костяным клеем — так что узорочье на поясах было черно-белое. Но всё одно — смотрелось неплохо.

Ивашка, хоть, и хмыкал, а тоже присоединился. Собрал весь воск, что по дуплам осенью понаходили — и учинил делать свечи. Причем, ловко смешивал воск с топленым салом — и свечей вышло в избытке. Старик под такое дело трехглавый подсвечник вырезал. Но в башне те свечи жгли редко — берегли для будущего торга и обходились лучинами.

Так, за мастерением, за байками, за изучением языков зима неприметно стала катиться на низ. Ватага обрастала барахлом. Гераська с Тютей (да и другие охотники) соболя набили больше одного сорокА. Еды — в изобилии!

— А хорошо живем, браты-казаки! — даже с удивлением как-то заметил Мезенец.

— Везло нам… с Божьей помощью, — откинулся к стенке Ивашка. — Дючер подуванили, городок Кокуреев еще. Потом Делгоро подарки привез.

— Не скажи, — покачал головой Козьма-толмач. — С тех дючер сколько дувана было-то? Разве, лодка токма. А даурские подарки — тут не в везении дело. А в том, что Дурной учинил.

— Да неужели вы не понимаете, в чем дело? — неожиданно вскинулся Сашко, который как раз спускался сверху башни и всё услышал. — Просто мы все трудимся. Работаем изо всех сил, друг другу помогаем. Вот оно и богатство.

Дурной какой-то миг помолчал, словно, не мог решиться.

— И нет никого над нами, кто бы это всё отобрал.

Глава 39

Ко князю Галинге собирались, как на ярмарку. Правда, выяснилось, что итти хотят не все. Уперся Старик.

— Больно март начался студеным — ну, ево! — ругался он и жался к печи.

Не схотели и Ивашка, и Рыта, и оба коваля. В дорогу рвались только Дурной да Тютя, они ж уломали Козьму-толмача. Ну, и Араташка с ими. Гераську тоже уламывали.

— Ты ж промысловик знатный! — улещивал Дурной. — Места новые посмотришь: зверовые ли, хороша ли охота.

Но Гераська больно сомневался. Пока, наконец, Ивашка его на сторону не отвел и не зашептал тихо:

— Иди, паря! Дурной тебя старается подле себя держать — это ж самое, что надо!

— Кому надо? — не понял Гераська.

— Тебе, паря! — загорелись глаза Ивашки. — Ты по-даурски уже мал-мал говоришь, всё понимать будешь. Все тайны и секреты его знать будешь.

Гераська напрягся.

— Знаешь, чо…

— Чо? — передразнил его Ивашка. — Добротой Дурневой заразился? Она, доброта ваша, хороша… да не здеся. Или, ты, казак, думаешь, что мы с нашими ужо более не стакнемся? Дитёк ты, Гераська! Придут! Либо приказной, либо кто из Якутска… И это еще хужее.

Сероглазый помолчал.

— Ну, что? Притих, дитёк? Понимаешь, что будет? Если честно, мнится мне, что у Дурнова имеется какая-то затея на тот случай. Хорошо, если так. Тогда я за Сашка сам горой буду. Ну, а коли не сыграется? Хочешь, вместе с Дурным на дыбу?

Гераська молчал.

— Нет, я тебя всерьёз спрашаю: хочешь? Говори, как на духу.

— Не, — выдавил из себя парень.

— Ну, а раз «не», то и не брыкайся, паря. Будь рядом, уши торчком держи. Да запоминай: с кем болтал, чего обещал, чего просил. Глядишь, при плохом раскладе и минует нас чаша сия.

— Нас? — ощерился Гераська, который уже ненавидел Ивашку.

— Нас, милай! — почти пропел тот. — Ты, что ли, на поклон к государевым людям пойдешь? Нет у тебя таких умений. Так что и не пытайся. А я уж нас обустрою.

И Гераська стал наушником. Повторял себе слова Ивашки про то, что «можа, и не понадобится»… Но разве душу свою обманешь? Все кругом радостно собирались, что-то увлеченно латали в последний миг, а на сердце у молодого казака лежали чернота и тяжесть.

В последний вечер попировали, даже опорожнили горшок с ягодной брагой, которую настояли загодя. А с рассветом тронулись в путь.

Отряд в дорогу взял только одну пищаль.

— Ежели грозный бой в дороге грядет — то и четыре не спасут, — рассудил Тютя. — А попужать и одной можно.

Зато прочего взяли в избытке: все с луками (окромя Дурнова-пищальника), с копьями и сабельками, все в куяках. Да еще Тютя в шишаке, а Козьма — в мисюрке. Грозное воинство.

Шли прям по льду Зеи, который был еще зело крепок. Снег укрыл все неровности крепким настом, прям выгладил дорогу — ехать одно удовольствие. Лыжники с большими заплечными корзинами шли гуськом: первый торил лыжню, а когда уставал, то ступал на сторону и пристраивался в хвост. Позади же чапала лошадка Араташки, к которой прицепили