— Снаряжайте пищали тут! — велел Сашко. — Больше одного выстрела всё равно не сделаем.

Забили стволы вострым каменьем и рубленым свинцом — Дурной это давно готовил и даже один раз стрельнул для пробы. Дроб пробил плетень в десятке мест, но летели осколки недалече. Тютя с Ивашкой отобрали восьмерых. Оставшимся поручили башню с рухлядью стеречь.

— Тимофей, покомандуешь людишками? Обеспечишь нам тыл надежный.

— Я те обеспечу, молокосос! — Старик налился краской и недобро потянулся к сучковатому чурбаку. — Ах ты, ты шишига нечесаная! Сам еще сопля мелкая, а меня в обоз умыслил?! Да, вы еще все за мной по лесу побегаете с языками на плече!

По итогу Старика в отряд взяли, а башню доверили стеречь Рыт. И тут Дурной оборотился к Гераське.

— Есть тебе важная задача. Никто ведь лучше тебя лес не знает, и бегаешь ты лучше всех. Помнишь, к закату полоса кочкИ топкой идет? А потом кряж обсыпанный, глинистый?

— Как не помнить! — Гераська не переставал дивиться глупым вопросам Дурнова.

— Отлично! Значит, сейчас пойдешь к старой тропе у хабаровского лагеря…

И вот Гераська сидит на гнилом бревнышке, аккурат, на той тропе, где они давным-давно с даурским зверенышем сцепились. Чужаков он уже давно слышал: те бродили по брошенному лагерю и искали свежие следы. Таковых, понятно, не было. И вскоре, как и догадался Дурной, пришлые пошли в лес по натоптанной тропе. Хотелось дать стрекача, да Сашко повелел, чтобы чужаки его непременно заметили.

А Гераське-то и биться нечем! Всё с него мужики поснимали, чтобы бежалось легко и не чеплялся ничем. Только малое копьецо-пальму оставили да ножик. И вот Гераська изображал глухого и слепого блаженного, коий не чует приближение врага. А те шли неспешно и уже перестали галдеть. Но два десятка разве могут иттить вовсе без шума?

Вот сквозь листву мазнул по нему чужой взгляд. Другой, третий. Тело требовало бежать, гудело сжатой пружиной, но Гераська принуждал себя увлеченно ковыряться пальмой в земле. Наконец, чужие перестали скрываться и ринулись к казаку.

— А! — испуганно (как и велели) вскрикнул парень и рванул на закат, в сторону болотистой кочкИ. Без сабли, сумок, без куяка бежалось ему, аки соколу. Но он помнил, что чужаки не должны потерять его из виду. А еще спина покрывалась ледяным потом в ожидании копья или стрелы меж лопаток. Гераська догадлив был: тут же учинил петлять на ровном месте. Так и чужаки не отстанут, и попасть в него им будет несподручно. А вот, когда небо просветлело и пошла топкая болотина — уже наподдпал изо всех сил!

С кочки — на кочку, главное, не соскользнуть в черную жижу. Тут, конечно, не топь, но по колено и глубже увязнуть легко. Что и сделали пришлые. Некоторые из них тоже лес понимали и ловко учинили скакать, но больше десятка застряли и с злобными ругательствами принялись выуживать ноги.

Вот и кряж обсыпанный, о котором Дурной говорил. Гераська изо всех сил вглядывался, но так ни одного казака и не увидел.

«Неужто не поспели?» — испугался он, но в тот же миг из-за кусточка вытянулась грязная лапа Козьмы-толмача и поманила скорохода. Парень ринулся в заросли, и сразу слева грянул троекратный грохот! Чужаки присели, кое-кто укрылся за щитами на ту сторону, а из дальних зарослей справа враз засвистали стрелы — да прямо в открытые спины пришлых!

И вдруг над болотцем раздался душераздирающий вопль! Скрежещущий, страшный — Гераська еле узнал голос Дурнова. А слова поганые ему и вовсе были незнакомы. Зато дючеры дружно попадали прямо в грязь.

— Чо это он вопил? — тихо спросил Гераська у Козьмы.

— Что-то по-натковски, — хмурил брови толмач. — Там имена слуг Сатанаиловых… Проклял он их, вроде…

А казаки уже выскакивали из засады и бежали к пришлым. Вошедший в раж Гераська, разгоряченный бегом от смерти, подхватил пальму и ринулся в сечу…

Токма не было ее. Дурной злобно кричал по-натковски, чтобы вороги вставали лишь с пустыми руками, коли жить хотят. Те явно разбирали сказанное; да и мужики, грозно водящие из стороны в сторону стволами пищалей, из которых еще дымок шел — помогали лучшему пониманию. Двое лишь, завидев, что русских-лоча не так уж и много, схватились за копья, но Митька Тютя враз подскочил и упокоил их… Одного, кажись, навсегда.

Выстрел дробом почти в упор был страшным. Убило или почти убило шестерых, еще осколки да стрелы поранили с десяток. Только пятеро остались целыми. Казаки согнали живых в жижу поглубже и окружили. По всему, выходило, что убивать их не будут. Дурной строго расспрашивал пленников и передавал вызнанное казакам.

— Так и есть, мужики, они из Дувы-городка. Рыбаки нас как-то заприметили и князьцу своему рассказали. И тот послал сюда сына с отрядом — нас наказать. Слава богу, сына мы не прибили — вон он руку зализывает. Так что кровной вражды не будет.

Затем Дурной начал сам вещать на нерусской речи. Козьма нашептывал Гераське то, что сам понял.

— Бает им, что вы, мол, людишки дючерские, пришли на чужую землю и первыми напали на нашего человека, — толмач подмигнул Гераське. — За то их вина во всем, и им плату учинят. Но добрые русские казаки не станут лить лишней крови. Пущай только помнят, что за Зею им больше ходу нет. Это наш берег. И кого заприметим — того живота лишим.

Глава 37

У дючеров забрали всё оружие: копья, луки, ножи, топоры и пару сабель. Поснимали часть верхней одежды,обувь, которая покрепче была. Но главное — Дурной сказал, что забирает большую лодку — а в той лодке десяток людишек с грузом легко разместятся!

Славный бой оказался!

Кто-то из казаков тогда хотел дючеров полностью обдуванить, но Дурной запретил.

— Да ты кто такой!… — начал было один из поляковцев, но Тютя со Стариком его враз угомонили.

Гераська дивился исходу. Особливо, что Дурной сам помогал дючерам раны перевязывать… Но он промолчал. У Сашка были свои замыслы. И Гераська чуял, что не всё способен уразуметь в них.

Кстати, последнее, что взяли у дючеров — это двух аманатов. Двух совсем мелких охотников, на диво схожих ликами.

— Это будет залог того, чтобы вы соблюдали наш наказ, — грозно свел брови Сашко. — Нарушите — пустим их трупы к вам по реке.

Один из юнотов был