стакан.

— Уходи, ты тоже можешь заболеть, — говорит он, отодвигаясь на другой край постели.

— Я болела простудой всего раз в жизни. Спи, Доран. Тебе нужны силы.

Какой он видит ее, когда смотрит так пристально? Что думает? Киоре многое бы отдала, чтобы узнать мысли этого мужчины.

— Да, верно… Завтра я должен быть на службе… — вздыхает, падая на подушки и закрывая глаза.

Киоре укрыла его одеялом до самого носа и, не удержавшись, провела рукой по лбу, будто измеряя температуру. Доран моментально заснул и не заметил этого, а Киоре нашла в комнате листок и ручку, на котором быстро написала несколько имен.

Подтащив к кровати стул, она села. Хотелось спать, но еще больше — продлить этот момент тишины, покоя, когда не нужно быть кем-то, а можно быть собой…

Голова сама опустилась на руки.

Снилось ей что-то доброе и теплое, как объятия отца. Заботы, печали и тревоги отступили, и она была наедине с тихой радостью. А еще казалось, что кто-то гладил ее, нежно, едва скользя рукой вдоль тела, и от этого хотелось улыбаться еще сильнее.

Проснулась, не ощущая ожидаемой ломоты в шее и спине. Под щекой — прохладная ткань наволочки, а за спиной — что-то большое и горячее. Киоре зажмурилась, сжав веки до пляшущих мушек перед глазами. Просыпаться с кем-то было… дико. Облизнув пересохшие губы, она приподняла голову: с края тумбочки свешивался листок, положенный ей. Погладив мужские руки, вцепившиеся в ее талию, аккуратно развела их и выскользнула из-под одеяла, потянулась, приоткрывая окно…

— Доран! Доран, проснись! — вскрикнула она, подхватив листок со стола.

— Что случилось, Ниира?

Киоре трясущейся рукой протянула листок.

— Гайэ, Томис Слепыш, Астор Мендоро? — прочитал он, приподнявшись.

— Я встала…. А эта бумажка лежала тут, — она указала на тумбочку, — А окно! Окно открыто! Доран, здесь ночью кто-то был! А мы не услышали!

— Не бойся, это был мой человек, с которым мне надо было вчера связаться. Он… отличается нестандартным решением вопросов.

— Как мне не бояться, если в наш дом может пробраться кто угодно?!

— Не переживай, второго такого… удивительного человека нет. И я попрошу его больше так не делать.

Он поднялся и бережно заправил выбившийся из прически локон за ушко, и Киоре обняла Дорана. По плечам невесомо скользнули руки в намеке на ласку, они спустились к запястьям, сдавили на миг ладони и по спине вернулись обратно, принявшись легко массировать шею; иногда, как будто забывшись, пальцы забирались под воротничок. Отпрянув от него и смутившись, Киоре пробормотала что-то о своем мятом платье и сбежала.

На несколько дней герцог Хайдрейк превратился в ворчливого старого деда, недовольного всем и вся, и, только когда ему полегчало, стал спокойнее. Киоре заглянула в его спальню — пусто.

Доран стоял у окна в своем кабинете, заложив руки за спину, по-прежнему встрепанный, в расстегнутой на груди сорочке с закатавшимся левым рукавом, в простых тонких бриджах для сна.

— Доран, обуйся. Полы холодные.

Ушедший глубоко в свои мысли герцог вздрогнул и повернулся, перестав разглядывать затянутые облаками небеса. Киоре невольно опустила взгляд на стол и зацепилась им за фотокарточку Лааре.

— Твоя покойная супруга? — спросила она, разглядывая женщину. — А мы с ней… похожи, — выдавила она, стрельнув взглядом в Дорана.

Тот дернулся, как от пощечины:

— Если карточка тебя смущает, я уберу ее.

Она подошла к столу, взяла рамку в руки. Больше женщины ее заинтересовал Доран — молодой, с живым огнем в глазах, не красавец, но несомненно харизматичный мужчина, чья улыбка могла расположить собеседника с первых же мгновений.

— Уберешь, когда сам захочешь, — она вернула рамку на место.

— Иногда мне кажется, что ты старше меня. Я не уверен, что на твоем месте ответил бы также.

Киоре легонько пожала плечами. Ниира — идеальная, понимающая девушка, как иначе она могла ответить? Потребовать убрать напоминание о прошлом? Закатить скандал? Всё это глупо, мелочно и непременно ведет к потере времени.

Фотокарточка в рамке, стоявшая между ними, блестела стеклом, и казалось, что щитом между ними вырос призрак Лааре, желавшей защитить мужчину.

Доран пробормотал нечто невразумительное, а через полчаса сбежал на службу, каким-то чудом разминувшись с дворецким. Киоре тоже начала собираться: ее ждали собственные дела.

— Ваше сиятельство, куда вы? — остановил ее старый слуга. — Боюсь, его сиятельство не располагает сейчас транспортом для вашего комфортного путешествия…

— Я прогуляюсь, — отрезала она и, взглянув на печальную Тари, сменила тему. — И я бы хотела узнать, почему печальна моя служанка. Если этот дом не примет ее, мы его покинем. Вместе!

Выдав совершенно детский ультиматум, она взяла зонт-трость и вышла на улицу. Хмурые тучи неслись по небу бело-серой пеленой, ветер завывал, взметая пыль и юбки. Киоре спешила. За ближайшим поворотом наняла экипаж, и уже без проблем, не замерзнув и не испачкавшись, добралась до дома первосвященника. Монах, узнав имя, тут же побежал докладывать, и вскоре ее проводили в уютную гостиную с огромными окнами, выходившими в сад.

Ей принесли чая, к нему — легкое пирожное, сказав, что первосвященник скоро подойдет. Киоре отвернулась к саду, где ветер беспощадно гнул траву и рвал листья с кроны, чтобы унести их в стылую высь.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, — услышала она до дрожи приятный и страшный голос и поднялась, чтобы поклониться первосвященнику. — Причудливо же повернулась ваша судьба, — он едва заметно поморщился и опустился в скромное кресло, бордовое, как и диван, который заняла она.

Из-под ресниц Киоре оглядела врага: задумчивый, грустный, он бессмысленно переводил взгляд со стены на стену, даже не думая взглянуть на нее. «Никогда не боролся, если добыча сама не плыла в руки», — усмехнулась про себя, и ее ресницы трепетно вздрогнули.

— И именно поэтому я здесь. Знаете, лао, я верю, что судьба сделала мне столь щедрый подарок за то, что я раскаялась, исповедалась вам… И опять же, благодаря вашим мудрым советам я смогла поставить волю родителей выше собственных презренных желаний! И видите, как здорово вышло! Судьба, можно сказать, озолотила меня! А всё благодаря вам!

Сыграть глупую девочку, счастливую до помешательства, не стоило усилий. Сжатые в молитвенном жесте руки у вздымающейся груди. Облизанные как будто от волнения губы. Горячий взгляд, полный признания, стал финальным аккордом — не прозвучало ни одной фальшивой ноты.

— А вы отчаянно смелы в своих суждениях…

За окном стал медленно накрапывать дождь, в комнате как будто стало еще темнее, и фигура первосвященника приобрела потусторонний вид. Лицо его заострилось, по нему растеклась патока предвкушения. Несколько глухих ударов сердца, пока он вставал. И