у встречных о верной дороге, направился в общежитие Лесотехнической академии, где квартировали на койках мои товарищи, а я — на полу. Денег у меня, к моему удивлению, осталось всего 75 рублей, и я снова направился на Невский, но на этот раз не пьянствовать, а покупать книги в том самом бывшем «доме Зингера», увенчанном огромным шаром.

Да и грех зря жаловаться — бунтарей сатрапы пока на расстрел не ведут, а лишь по-отечески им добрых физдюлей дают. Беда, что ПРО ТЕСТО настроения явно будут обратно расти, а ментов, как и заграницы, на всех не хватит, чтоб обратно всех в советский автозак частым гребешком загрести. Беда, что снова и снова все будет, как в кастрюле, закипать, а клерикалу о. Станиславу Кундяеву вместо того, чтоб часами «Брегет» и троюродными сестрами в соблазны митрян вводить, не худо бы и себя, и нас своими прямыми обязанностями пастыря наконец занять и нами руководить. Павших духом утешать, сирым слезы вытирать, богатых от нарушения Божьих заповедей остерегать, а не пляшущих девок-дур казенной метлою гонять, нарушая Конституцию, которая всем нам дана для выполнения мечты, а то снова кругом вокруг обратно одной лишь советской власти обретем зримые черты. Памятник Дзержинскому, например, на Лубянке сдуру заново поставим…

У меня был приготовлен список, который я и зачитал скучающим продавщицам. Там фигурировали имена литераторов, которые я узнал из статьи А. Тарасенкова «За богатство и чистоту русского языка», опубликованной в журнале «Новый мир» образца 1951 года, где он почем зря крыл декадентов, формалистов и антисоветчиков, включая «Бабеля, политическое лицо которого нам теперь хорошо известно». Кроме того, мне очень хотелось прочесть тех моих старших современников, про которых задолго до того, как в декабре 1962-го Никита Хрущев взялся громить «творческую интеллигенцию», писали в разных газетах, что они на ходу отрываются от народа и не берегут заветы отцов.

— У вас есть книги Аксенова, Ахмадулиной, Бабеля, Булгакова, Вознесенского, Евтушенко, Замятина, Зощенко, Пильняка, Платонова, Ремизова, Сологуба, Хлебникова, а также сборник «Тарусские страницы»? — спросил я, косясь на список.

Продавщицы, раскрыв крашеные рты, загляделись на провинциального идиота, и я, согласно их настойчивой просьбе, вскоре покинул негостеприимное книжное заведение.

Однако тут же направился в Публичную библиотеку на Фонтанке, где кое-что из приведенного выше перечня обнаружил и, оставив в залог 50 рублей, честно набрав книг рублей всего лишь на 25, направился в общежитие почитывать. Прямо скажу, что никаких угрызений совести я не испытывал. И не испытываю до сих пор. Во-первых, я за книги заплатил вдвое, во-вторых, у меня на родине в городе К. благодаря мне их перечитали многие, что несомненно сказалось на культуре города и, в частности, на том, что там до сих пор живут и работают такие сильные, известные далеко за пределами региона литераторы, как, например, Эдуард Русаков, а в-третьих, книжки эти с течением лет у меня тоже украли, включая «Тарусские страницы», ставшие нынче невиданным раритетом. «Ни о чем не жалею, ни о чем не мечтаю», как писал поэт Эд Чахлый, тоже участвовавший в упомянутой самиздатской «Свежести».

И пастырю о. Станиславу Кундяеву в глаза новому-старому президенту вовсе не требуется так уж умильно заглядывать, как хозяйскому коту, который колбаску украл, а нужно ему всегда помнить, что он сам немалого ранга — Войск Небесных маршал или в худшем случае генерал. «Одумайтесь, граждане, — должен сказать он с амвона, — и требуйте от власти соблюдения ею же установленного Закона. И вообще — от власти православному желательно держаться в стороне, власть, она и в Африке власть, власть — это навсегда всласть».

Но скажу для поучения молодежи — чтение есть чтение, культура есть культура, а жизнь есть жизнь. Обнаружив, что денег у меня осталось менее рубля, я, наученный аборигенами, направился на станцию Кушелевка разгружать овощно-фруктовые вагоны с теми дарами родной земли, которые она посылала для пропитания ленинградцев.

Работа там была обычная, однако имела свои нюансы. В частности, когда грузчики попросили у начальника по фамилии Китсель немного покушать под водку соленых огурцов, он им грубо отказал, и на следующий день они аккуратно уронили огромную бочку не на старый, предназначенный для этих целей автомобильный баллон, а прямо ребром на асфальт, отчего клепка рассыпалась, бурно потек рассол, но никому за это ничего не было, потому что ввиду классовой солидарности невозможно было определить, кто именно скатывал злополучную бочку по хлипкому деревянному трапу. Бананы там еще были, изображенные в народной песне, исполнявшейся на известный мотив:

Летят перелетные птицы, Гагарин, Хрущев, Микоян. Везут за границу пшеницу, Оттуда везут обезьян.

Яблоки и груши, морковка, капуста, лук и отчего-то очень много украинских слив. Начальник Консовский сказал начальнику Китселю, указывая на меня:

— Че-то у тебя студенты бледные…

— Мяса не жрут ни хрена, — ответил Китсель.

Он был прав. Мы все питались сливами. Я по сговору с шофером каждый божий день заныкивал ему под сиденье пару сливовых ящиков, а за воротами мы с ним вечером делились если не по-братски, то хотя бы поровну. Чудеса! От постоянного поедания слив у одних моих товарищей почему-то случился понос, у других образовался запор, а мне, переполненному счастьем, все почему-то было тогда как с гуся вода. Еще там работали расконвоированные зечки, сшибающие у нас бычки и свободно употреблявшие обороты ненормативной лексики, однако подлинной взаимной близости между нами так и не случилось. Пока сговаривались, пока то да се, их сняли с объекта. А жаль, было бы чем дополнительно похвастаться осенью в школе, а бабенки могли бы забеременеть, стать мамками, им бы, глядишь, скостили срока. Сколько еще в мире всего несправедливого!

Так скоро скажет: «Верую» пастырь о. Станислав Кундяев, а мы ему подпоем: «Товарищ, товарищ, не видно ни зги, и уж нету даже в МЧС теперь губернатора-красавца Сергея Кужегетовича Шойги». С одной стороны — Навальный революцией грозит, Украина, как борщ, бурлит, с другой — ментальный ОМОН уж снова дубинки вострит. Куда, спрашивается, интеллигенту податься? Неужели снова влево-влево-влево, чтобы снова, как Александру Блоку в 1917 году, облажаться?

Однако ведь не только работа, но и Зимний дворец, который Эрмитаж, и Лебяжья канавка, где царь, и Летний сад, где Пушкин, и парк Кирова, и гавань, и Сфинксы, и многое другое, что детерминирует эти мои доброжелательные строки о городе, который попался мне в самом начале моего осознанного земного пути, который (путь), в чем нет сомнения, ведь когда-нибудь и закончится в определенные Господом сроки, как это случилось уже со многими другими — и