Он хотел успокоить ее, но вместо слов утешения изо рта хлынула кровь. В глазах начало темнеть, и, когда Лифт остановился, стало совсем темно. Франц услышал гудение открывавшихся дверей, потом чей-то голос, но разобрать слова было невозможно.

Третий Ярус

1. Госпиталь

За окном шел дождь.

Низкая пелена серых туч обложила небо до самого горизонта, соединяясь там с красно-желтой шубой осеннего леса. Сквозь отмытое дождем до кристальной прозрачности окно Франц видел мокрый асфальт больничного двора, расчерченную на квадраты пустую автомобильную стоянку, размокшие газоны и прямую, как стрела, дорогу, уходившую сквозь ворота в лес. Два клена у входа в соседний корпус пламенели всеми оттенками красного и желтого цветов, опавшие листья окаймляли их слегка перекрывавшимися кругами. Ни одного человека видно не было.

Нажав кнопку на пульте у изголовья, Франц опустил подспинную половину кровати и откинулся на подушку – рана в груди отозвалась ноющей болью. Потом нащупал на одеяле книжку (четвертый том «Войны и мира») и переложил на тумбочку: читать не хотелось. Он обвел глазами комнату: яркий свет, без единой соринки белый пол. На стене, между входной дверью и встроенным стенным шкафом – эстамп «Счастливого города параноиков» Дали, на противоположной стене – последняя Танина картинка. Под «Городом параноиков» стояла металлическая этажерка, заставленная медицинским оборудованием; четыре провода от нее тянулись к правой руке Франца, один – к розетке. Рядом с этажеркой стоял стул, слева у изголовья постели – тумбочка; и тот, и другая выкрашены успокаивающей глаз серой краской. Висевший на стене термометр показывал 22 градуса Цельсия, воздух был чуточку влажен и тепл, сух и прохладен. А прежде всего – чист. Стерилизованный уют... Франц посмотрел на часы – до прихода Тани оставалось два часа. Он закрыл и тут же открыл глаза: заснуть ему сейчас явно не удастся.

Неслышно отворив дверь, вошла Вторая Медсестра. А-а, лекарства... Франц механически растянул черты лица в ответной улыбке, нажал кнопку и привел себя в полусидячее положение. До чего же умиротворенный у нее вид... и какая жалость, что ни она, ни Первая не говорят ни на одном из западноевропейских языков. (Франц пытался объясниться с ними даже по-португальски – при помощи разговорника, взятого Таней из городской библиотеки.) Он запил таблетки водой и поставил полупустой стакан на тумбочку; Медсестра вышла, беззвучно прикрыв за собой дверь. В следующий раз она появится без десяти восемь: измерит Францу температуру и занесет в журнал показания неведомых приборов на стойке у стены. А ровно в восемь придет Доктор: пошутит с Медсестрой, ободряюще хлопнет Франца по плечу и, огласив инструкции, уйдет. После его ухода Медсестра запишет инструкции в журнал, потом принесет на подносе ужин и двадцать минут спустя заберет грязную посуду. В последний раз она появится ровно в десять: скормит Францу третью за день порцию таблеток и погасит свет. Если ему понадобится что-нибудь ночью, то на вызов придет уже Первая Медсестра – которая и будет присматривать за ним в течение следующих двадцати четырех часов.

А все-таки: что это за язык, на котором они все тут говорят? Может быть, румынский?... И почему Медсестры так похожи друг на друга? Поначалу не вполне оправившийся после операции Франц принимал их за одну и ту же женщину, работавшую каждый день, двадцать четыре часа в сутки. Лишь через неделю он заметил, что медсестры различаются возрастом: Первой было около тридцати, Вторая – лет на пять старше.

И что это за таблетки, которые ему дают три раза в сутки?

Какие-то из них, видимо, являлись транквилизаторами – ибо тупая боль от ран резко ослабевала через десять минут после их приема, а часа через три-четыре снова начинала нарастать. Хуже всего Францу бывало под утро – когда эффект таблеток, принятых вечером, ослабевал. Как правило, ночные усиления болей сопровождались головокружениями и искажениями видения: ему казалось, что предметы меняют очертания и цвет, в стенах открываются трещины, окно мутнеет. В таких случаях Франц жал кнопку звонка, и дежурная медсестра, догадываясь, в чем дело, приносила часть утренней порции лекарств пораньше. Впрочем, рацион его состоял из таблеток, как минимум, трех разных сортов: маленьких белых, больших белых и розовых – так что, какие являются болеутоляющими, он не понимал. Недели три назад он потребовал у Доктора разъяснений и, не поняв ответной тирады, раздраженно отказался принимать ночную порцию таблеток. Дежурная медсестра не настаивала, и не ожидавший легкой победы Франц оробел... делать, однако, было нечего. Он уснул – чтобы проснуться около трех часов ночи от острой боли в груди. Хуже того, физическая боль сопровождалась сильными галлюцинациями: Францу даже почудились какие-то отвратительные запахи, абсолютно немыслимые в этом царстве гигиены и стерильности. И он сдался: вызвал дежурную медсестру и принял все те таблетки, от которых отказался пять часов назад. Франц пытался экспериментировать с лекарствами еще несколько раз: пил только белые таблетки, отказываясь от розовых, или наоборот принимал лишь розовые – но во всех случаях ему становилось хуже и, в конце концов, он эксперименты прекратил. Кстати сказать, Таня, покинувшая Госпиталь полтора месяца назад, до сих пор принимала какие-то лекарства – и утверждала, что без них чувствует себя плохо. На рецепте, выписанном ее госпитальным Доктором, эти таблетки безобидно именовались «комплексом витаминов Q», но у Франца все равно оставались неясные сомнения.

Он опять посмотрел в окно: дождь перестал, из-за серых туч выглянуло робкое ноябрьское солнце. Дорожный указатель «Город – 22 км», расположенный сразу за воротами, заблестел ярко-синей краской; клены у соседнего корпуса рассеивали красно-желтую часть солнечного спектра во все стороны. Воздух за стеклом, наверное, кишел запахами осени... господи, почему они никогда не открывают окна?!

Франц находился здесь уже почти два месяца, но на поправку шел почему-то очень медленно. Как он понял из объяснений Тани, выход из Лифта находился прямо на территории Госпиталя, и Франц попал в операционную без задержки. Все важные органы у него, вроде, остались целы, так что полученные раны долговременных последствий иметь не могли. Насчет последнего, впрочем, полной уверенности не было, ибо оперировавший Франца хирург ни по-английски, ни по-русски не говорил и лишь выдал Тане (в качестве сувенира?) извлеченную во время операции пулю. Так или иначе, но лицо Доктора во время ежевечерних обходов лучилось оптимизмом,