– Весь двор ждал тебя.

– О, это-то понятно. Жених мой об этом два дня напролет распинался. Но вот про тебя ни слова не сказал, – обронила Кощеева невеста и чуть улыбнулась, заметив, как дернулась челюсть девицы. – Так ты ему… служанка? Наложница?

На секунду Ольга подавилась воздухом от такой наглости. Ни одна душа не смела даже подумать, не то что вслух величать названую дочь Кощея прислугой или наложницей. Но эта девица была далека от их нравов.

– Я его воспитанница. Так же, как ты – воспитанница Яги, – проговорила девушка, чеканя каждое слово.

Брови Милорады взметнулись вверх, а губы растянулись в улыбке.

– А-а-а, вот оно что. Сколько же жизни в мертвом царстве, – хмыкнула она со знанием дела. – А тебя-то кому в жены назначили? Никак, Лешему?

– Я никому не невеста, – скрестила руки на груди Ольга. – Батюшка не затем меня воспитывал.

– А зачем же?

Ольга готова была поклясться: в каждом жесте и слове этой девицы звучала издевка.

– Затем, чтоб ему с царством помогать, – ответила девушка и, поправив на плечах тяжелый черный мех, кивнула той, кого никогда не назовет мачехой. – А теперь я пойду, не все же мне подарков Кощеевых ждать, как засватанной.

И, не дожидаясь ответной любезности, Ольга покинула балкон. Пока долгожданный поворот не скрыл ее, девушка спиной чувствовала жгучий взгляд Милорады. И удалось же батюшке назначить себе в жены такую змею! Одно радовало, век Кощеевой невесты недолог: то явится какой-нибудь Иван, то сама невеста наскучит и будет возвращена восвояси с сундуками каменьев и мехов. Немало их повидала за свою жизнь Ольга и каждый раз поражалась, откуда в иссушенном веками теле Кощея берется желание жениться на всякой распрекрасной девице, какая только ему на глаза попадется.

«Поймешь, милая, вот вырастешь – и поймешь. А пока голову свою не забивай, учись лучше», – говорил батюшка.

Когда настанет этот момент понимания, Ольга не знала. Красных молодцев, кроме явившихся за украденными невестами и супружницами Иванов, в их краях не водилось, да и у тех сердца так пламенели любовью к похищенным, что и черные косы Ольги их не привлекали, и глаза-изумруды не заставляли позабыть родные края.

Вздохнула красавица, повернула было в сторону своих покоев – и чуть не налетела на батюшку. Тот стоял у стрельчатого окна и поглядывал на балкон, где гордо вышагивала его распрекрасная невеста. Заметив воспитанницу, Кощей вцепился ей в плечо узловатыми пальцами.

– Что она тебе сказала? Все ли ей нравится?

– Все хорошо, – поджала губы Ольга. – Выясняет, как у нас тут все устроено. Не наложница ли я твоя, часом.

Кощей зашелся каркающим смехом.

– Ревнует. Это хороший знак.

– Чего уж тут хорошего?

– Ой, Оленька, вырастешь – все поймешь. Не мне учить девичье сердце любовным премудростям.

Ольга нахмурилась, но ничего не сказала. Не было у нее привычки батюшку о любви расспрашивать.

– Раз уж вы с ней подружились, может, ты у нее отсрочку с садом попросишь? – как бы невзначай обронил хозяин.

Ольга ухмыльнулась.

– А что же ты сам не попросишь? Припугни ее, на ревность надави.

– Что ты! Ни в коем случае нельзя ревность женскую испытывать. Лучше ты, дорогая моя. Денечков-то осталось всего ничего, а ведь даже ты со своим колдовским искусством управиться не можешь.

И так упрашивал ее Кощей, так голос свой смягчал, что Ольге совсем тошно стало. Всякий раз, когда батюшке было что-то нужно от нее, он становился ласковым, как солнечный луч в морозный день. Предлагал подарки дорогие, книги новые, прогулки и игры в снегу, будто она была дитятей малым, но стоило ему получить желаемое, как благодарность Кощея заканчивалась, и вскоре он снова предоставлял воспитанницу самой себе.

У Ольги защемило сердце. Какая-то часть души шептала, что в этот раз ласка Кощеева мимо нее не пройдет, но большая часть девичьего сердца, уже успевшая покрыться коркой векового льда, молчала. Ольга стиснула руки в кулаки.

– Позже, батюшка. У меня есть дела.

Вся нежность тут же испарилась с бледного лица, между кустистыми тяжелыми бровями гармошкой собралась морщина.

– Это еще какие?

Вместо ответа морозный воздух разорвало воронье карканье. По низине прокатился крик, сотряс покрытые инеем окна. Ольга встрепенулась. С плеч камнем упала необходимость врать.

– Проверить, чего это стражи твои раскричались. Никак, гости на свадьбу заявились, – уперла руки в боки Ольга. – Надо будет комнаты подготовить, камины растопить, на кухню слуг добавить. Не невесте же этим заниматься.

И, не дожидаясь ответа, девушка направилась в свои покои. Наконец можно было освободиться от оков женственного наряда, сесть на коня, да и ускакать через сугробы и морозные долины туда, где воронье почувствовало дух человеческий.

На недолгую жизнь Святослава выпало немало лютых зим, но ни с чем нельзя было сравнить мертвецкий холод Кощеева царства. Ледяной воздух мигом заморозил грудь, и на несколько долгих мгновений молодому князю казалось, что вот-вот он задохнется. Огромных усилий стоило заставить себя выдохнуть и вдохнуть снова – висевшие в воздухе мелкие льдинки царапали нос и горло, осколками оседали внутри клетки ребер. А снежная пустыня, раскинувшаяся насколько хватало взора, слепила белизной, так что на глаза наворачивались слезы. Даже покойный князь закашлялся от внезапной смены летней ночной влаги на дерущий изнутри мороз. Влас от неожиданности остановился и подслеповато заморгал.

– А дальше-то куда? – непонимающе заозирался он.

– А можно обратно? – жалобно мяукнула Милорада. Рыжая шерсть вздыбилась, и кошка стала напоминать пушистый колобок.

– Не можно, – буркнул Святослав и попробовал было спешиться, но тут же его ноги по колени увязли в снегу. Милорада испуганно замяукала, Влас закричал, а князь протянул руку, удерживая сына за шиворот кафтана.

– Куда ты! Не ходить живым по снегам Кощеева царства, – покачал головой он. – Рано еще.

Почти не прилагая усилий, князь втянул сына обратно на волчью спину. Сделав несколько глубоких вдохов, Всеслав взъерошил Власу шерсть на загривке мощной рукой.

– Спасибо тебе, волчок. Будет старику наконец покой.

И князь перекинул ногу, не слыша предостерегающих возгласов. Он ступил на снег, как на каменную твердь, а в следующее мгновение рассыпался тысячью снежинок. Налетел ветер, подхватил белое облако и развеял его по пустыне вместе с изумленным криком Милорады и Святослава.

– Стой! – так и остался висеть в воздухе вопль.

Святослав замер, словно и сам готов был рассыпаться прахом. Одно волновало его разбереженное ранами сердце: когда, через сколько потерь и прощаний, перестанет оно так невыносимо, до стиснутых зубов, болеть?

В ушах нестерпимо звенело. Глаза жгло. Молчание давило на грудь гранитной плитой. Молодой князь и не заметил, что от горизонта отделилась черная точка и стремительно начала приближаться к ним. Свят понял, что что-то не так, когда Влас ощерился и Милорада, вскочившая на волчью холку, выгнула спину дугой.

Юноша выпрямился, запер бесновавшиеся в груди чувства, сглотнул скопившуюся на языке и зубах