Конечно, никакое перемирие, тем паче формальное, не могло связать ему руки, и посему он распорядился возможно сильнее препятствовать повторению подобных "караванов", конечно, не показывая официального флага. По этой причине еще шустрее зашныряли меж островов суда магометан и христиан. Последние, получая верные известия, старались отправлять на встречу "караванов" галеры для их охраны. Некоторые одиночки вообще добирались до Родоса окольными путями, через страны ислама, рискуя жизнью.

Но мы немного увлеклись. Выгрузка, наконец, подошла к концу, и только тогда старый "столп" сошел с борта на сушу, где его приветствовал братским лобзанием Пьер д’Обюссон.

— Я рад, что Господь привел тебя назад, да еще с такой подмогой! — сказал магистр со слезами на глазах. — Порой не чаял уж и свидеться!

— Спасибо на добром слове. Разве я мог оставить свой Родос в тяжкую минуту. Господь исполнил оба моих желания — дал попрощаться с родиной и доплыть сюда. Теперь я спокойно сложу свои старые кости на Его ниве…

— Грустное слово, брат бальи. Нам еще молодых орлов надо воспитать, чтоб было, на кого гнездо оставить…

— В них не будет недостатка. Посмотри, каких Нибелунгов я привез тебе! Если и стены Родоса падут, они, встав могучими рядами, грудью своей оборонят его от нехристей! Что камни — люди, вот крепость истинная!

— Да благословит тебя Господь, добрый и верный брат наш и слуга ордена! Знай, что ты — один из четырех моих адъютантов, которых я избрал на капитуле согласно данным мне диктаторским полномочиям. Четверть крепости вверяю я твоей обороне, и не сомневаюсь, что передаю ее в надежнейшие руки!

Конечно, такой обмен комплиментами не скрылся от великого туркополиера, брата Джона Кэндола, которому надо было снаряжаться в Англию торговать индульгенциями. И разумеется, ему было грустно, что не ему доверили четвертую адъютантскую должность. "Почему так? Не доверяете мне, великий магистр, что ли?.. Но ведь не я один обойден: из восьми "столпов" избраны лишь четыре адъютанта… Верный своему слову, д’Обюссон не стал считаться со старшинством "языков" — ведь и немцы, и англичане всегда были в тени франко-испанского большинства… Значит, магистр видит в английском "столпе" больше дипломата, нежели воина. Так что все одно обидно. А с другой стороны, может, еще удастся вернуться до начала военных действий и внести свой скромный личный вклад в оборону?" Оставалось только подчиниться, назначить себе лейтенанта и отплыть.

Хитрую штуку выкинул Джарвис, которого брат Кэндол планировал взять с собой штурманом. Роджер вовсе не хотел бежать с острова, словно крыса с тонущего корабля, но, будучи не столь заметной фигурой, как орденский "столп", он вытворил занимательный трюк, лишний раз доказав знаменитую истину о том, что незаменимых нет.

Джарвис сильнейшим образом напился и к отплытию довел себя до полностью бессознательного состояния. Грузить тело не стали, нашли другого кораблеводителя, а Джарвис получил две недели принудительных работ по кладке нового бастиона, но не унывал и был сам собой чрезвычайно доволен. Даже карающий его д’Обюссон хитро спросил:

— А ведь ты, чертов сын, не иначе, нарочно это дело сотворил, чтобы в Англию не плыть?

— Именно так, господин, — бодро ответил тот, смотря прямо в очи великому магистру.

Тот с укоризной покачал головой, но улыбавшиеся глаза предательски свидетельствовали о том, что он остался доволен находчивостью английского моряка. Впрочем, "закон есть закон", проступок был налицо и требовал наглядного возмездия, чем и стала принудительная трудовая вахта каменщика.

Турки по-прежнему озоровали у островов Кос, Патмос и Наксос. Их флотилии появлялись и у Петрониума. Разведка из Константинополя доносила, что количество подготавливаемых султаном судов возросло со ста пятидесяти до двухсот.

Так минуло месяцев эдак семь, в трудах и заботах. За это время на Родос прибыли еще некоторые добровольцы, но пробираться становилось все труднее и опаснее. Пару раз на острове еще показывался ренегат Софианос, потом перестал. Д’Обюссона это встревожило, и не напрасно.

Оказалось, что прекращение посольских визитов было связано с тем, что противник начал подтягивать силы в Ликию. Из османской столицы туда перебросили часть корпуса янычар и тяжеловооруженных конных сипахов. В портах Ликии и Карии наблюдалось скопление легких бригантин и больших плоскодонных судов — явно, для транспортировки десанта. Имелись основания полагать, что все это копится на будущую весну, но турецкое вторжение на остров могло начаться и раньше.

Все побережье Родоса ощетинилось дозорными постами, готовыми в любое время дня и ночи дымом или огнем возвестить о высадке нехристей. Рудольф Вюртемберг, приор Бранденбургский, во исполнение указа д’Обюссона, создал отряды кавалерии, готовые по первой тревоге помчаться навстречу высадившемуся врагу и принять на себя его первый удар.

И он был нанесен — 4 декабря 1479 года.

15

В предрассветные часы большая армада, груженная воинами султана, отчалила по направлению к Родосу. Командовал ею четвертый визирь Мехмеда, уже известный читателю Мизак-паша Палеолог. При нем находились и все трое сподручных, о которых мы также упоминали, — Софианос, Мелигалл и немец Фрапан.

Надо сказать, что и вся султанова армия, по большому счету, давно уж не была чисто турецкой по этническому составу, хоть мы в дальнейшем и будем употреблять по отношению к ним слово "турки". Под этим будут подразумеваться многие десятки народностей и племен, покоренных османами и дающих страшную дань мальчиками — девширме. Только евреев и армян мы не найдем средь турецких воинов, а так там были греки, сербы, болгары, валахи, трансильванцы, боснийцы, албанцы, венгры, западноевропейские ренегаты и наемники, бесчисленные восточные народы — татары, курды, кавказцы; африканцы — берберы и негры.

Размышляя об этом, нельзя не отметить и не отдать должное Османскому государству, взявшему на вооружение византийскую идею Ромейской империи. Суть ее заключалась в том, что не происхождение и не национальность делала ромея ромеем, а вера и идея христианской византийской государственности. То есть византийцам, в целом, крещеный еврей или араб, например, был своим, а сохранявший язычество грек — чужим.

Казалось бы, Византия — греческое царство, а посмотришь на его правителей, особенно периода расцвета — греков-то маловато, днем с огнем не сыщешь… Так и тут, в Османской империи все пестро. Ренегаты-греки толпятся вокруг султанского трона, воюют, строят, занимаются просвещением… Сами султаны через браки предшественников впитали в себя немало благородной греческой крови.

Мать султана Мурада Первого, Нилюфер, то есть "Лилия", была знатной гречанкой из приграничья. Его жена, мать Баязида Первого Йылдырыма, Гюльчичек т. е. "Роза", была наложницей-гречанкой — следовательно, Иылдырым, прадед Мехмеда Завоевателя,