Затем была организована слежка за вражеским флотом, и только после этого приор Бранденбургский, в изнеможении от полученной раны, позволил себе тяжело пригнуться к гриве своего коня и сквозь зубы застонать.

Приора тут же поддержали, чтобы он не свалился, но тот жестом повелел оставить его в покое и смотрел, как враг удаляется от берегов Родоса. Лишь полностью уверившись в отходе неприятеля, Рудольф дозволил снять с себя пробитые доспехи и перевязать рану.

Несмотря на боль, он славил Бога, что тот сподобил его свершить столь славное дело. Все, кто жив, были счастливы, и было отчего. Наконец-то настал предел томительному ожиданию! Вот он, враг! Явился — и был бит! Понятно, что никто не тешил себя иллюзиями, будто одержана окончательная победа. Нет, это было только начало, но славное!

И ликовал весь остров. Только великому магистру и его сподвижникам было не до радости. Да, островная система оповещения сработала прекрасно (так же, как и легкая конница приора Бранденбургского, поспевшая на место высадки турок и сорвавшая ее), но беспокоило другое. Отсутствие верных и, самое главное, заблаговременных известий о предприятии четвертого визиря. Фактически, остров оказался застигнут врасплох. А ну как весь флот приди, что тогда? И свой флот в бездействии!

Итак, два печальных вывода были налицо: промах разведки и нападение зимой. Но теперь все, османы не угомонятся — а это значит, что он, д’Обюссон, будет иметь полное право начать проводить в жизнь те меры, которые он выдвинул еще на заседании генерального капитула — превращать остров в неблагоприятное место для врага; рушить дома, храмы, рубить деревья и сады, окопать бухты и пляжи траншеями. Будь они у Фанеса — сипахи б не проникли так просто по окрестностям и не пожгли их. Что же, турки нагадили сами себе этой вылазкой; теперь уж их встретит известная по Античности "скифская война" — с разрушенными строениями, сожженными полями, без еды…

И пока Родос праздновал победу, великий магистр со "столпом" Арагона Запланой, новоназначенным кастелланом Гольтье, неизменными Каурсэном и Филельфусом, а также Фабрицио дель Каретто и Шарлем Монтолоном в башне Святого Николая допрашивал захваченных при Фанесе пленников.

Так сложилось, что все наиболее тайные процессы велись именно там, подальше от лишних глаз и ушей. Разумеется, допрос шел "с пристрастием". Сейчас подлинное значение этого страшного слова забыто, оно используется редко и с каким-то ироническим оттенком, а ведь ранее "с пристрастием" означало — с применением пыток.

Иоанниты — не инквизиция, но и они при надобности могли развязать многие языки. Для допроса турок чаще всего использовали дыбу. Руки пытаемого выворачивали за спину и подтягивали канатом к потолку. Они часто выпадали из суставов.

Подвешивать могли несколько раз кряду, пока пытаемый не говорил то, что от него хотели услышать, или же не терял сознания. Подвешенного могли при этом жарить огненным веником, прижигать раскаленным железом, терзать калеными клещами. В особых случаях могли подвешивать и крюком под ребро. И это — только некоторые виды пытки. А сколько их было ещё!

Небольшое помещение в башне Святого Николая, куда не проникал ни единый лучик Божьего света, наполнилось удушливым запахом горелого мяса. Мрачные камни не выпускали наружу животные крики истязуемых.

Магистр, его секретарь Филельфус и "столп" Арагона Николас Заплана отменно знали турецкий, поэтому вели допрос. Кто-то не отвечал, потому что ничего и вправду не ведал, а кто-то молчал по идейным соображениям.

Нянчиться было нечего, "заплечных дел мастера" работали споро. Кто не знал того, о чем их спрашивают — умирали, кто знал — заговорили, хотя пойманного "человека супа" пришлось положить на раскаленную решетку и поливать маслом. Этот вид пытки именовался "кроватью святого Лаврентия" в память о святом римском архидиаконе, который принял пытку на подобной же решетке и, по легенде, имел ехидство попросить наблюдавшего за процессом римского императора, чтоб тот попробовал, хорошо ли мясо прожарилось.

Однако турецкий начальник не отличался стойкостью римского архидиакона и, положенный на раскаленное ложе, истошно вопя, обещал рассказать все.

Д’Обюссон дал знак палачам перестать раздувать угли ручными мехами и в очередной раз вопросил:

— Это был весь флот?

— Нет. Малая часть… Весь флот еще не прибыл.

— Когда и где он собирается?

— К исходу зимы… Должен быть в Фискосе…

— Сколько кораблей будет?

Ответом стало молчание, поэтому обычно бесстрастный Филельфус сорвался на крик:

— Жгите же его, этого турецкого борова!

Угли под решеткой снова начали рдеть, раздуваемые мехами, и память турка освежилась; он выдавил из себя:

— Не менее ста пятидесяти только больших кораблей… Из столицы. Приведет Мерла-бей… Не считая местной мелочи… И транспортов… И это, верно, тоже не все, только начало… Алексис из Тарса должен привести анатолийские корабли…

— Сто пятьдесят! — воскликнул дель Каретто. — А поговаривали, что и все двести! Если и вправду на них стоят большие пушки, то представляю, во что обратится наша крепость.

— Это будет забота брата адмирала отгонять их, — заметил магистр.

Дель Каретто снова вспомнил свой проект неуязвимого броненосного корабля и вновь промолчал — опять ведь скажут, не до того.

Меж тем д’Обюссон продолжил допрос:

— Ты неплохо осведомлен — повезло нам с тобой. Правда, и мы тоже кое-что знаем. Командует ведь Мизак-паша?

— Да.

— Это он напал на Фанес? — В ответ снова молчание.

Жест магистра, и палачи снова раздувают угли под железной решеткой.

Осман кричит:

— Да. Он!

— При нем советники — кто?

— Немец, да пара греков… Говорят, все хорошо знают Родос.

Магистр тихо обратился к своим:

— Видите, все сходится. Почему же мы прозевали набег на Фанес? Что не так с нашими осведомителями?

— Смею предположить, — промолвил Заплана, — что кто-то может думать о пользе обеих сторон, то есть сообщает нам не все. Что толку знать о том, кто командует, и кто у него подручные, если неизвестно, когда и где он ударит! Неплохая политика. Человек вызывает доверие, его слова подтверждаются, он получает большие деньги, а на деле — водит за нос, и еще от своего хозяина мзду имеет.

— Брат Николас прав, — промолвил Монтолон. — Я тоже часто об этом думаю после происшествия в Фанесе.

— Что хотел Мизак? — спросил Заплана у турка.

— Сам он ничего не хотел — просто исполнял приказ великого падишаха. Падишах велел напасть и в битве проверить ваши силы…

— Он теперь отправился в Фискос или вновь нападет на остров?

Снова молчание, поэтому магистр приказывает:

— У него явно провалы в памяти. Переверните его на другой бок да подогрейте, как следует!

— Откуда я могу знать! — возопил допрашиваемый.

— Много чего знаешь — значит, и