— Жень, я знаю, тебе это все тоже кажется безумием. Поверь, и мне. Поэтому я и решил хоть как-то прояснить ситуацию. Расскажу тебе, кто я такой… Если ты так же видишь меня во снах, как я тебя, пожалуйста, ответь тем же. И мы наконец познакомимся. Ведь странно из ночи в ночь следить за жизнью человека, о котором не знаешь ровным счетом ничего. Не представляю, кто и каким образом устроил нам такую фигню, но, похоже, теперь нам с тобой с этим разбираться.

Я предусмотрительно поставил кофейник рядом с собой, хотя мог бы и на кухню сходить: если уж Женя меня видит, то явно не в одной точке, а наблюдает, как я перемещаюсь в пространстве. Мне просто было лень вставать, и я подливал себе кофе, чтобы не уснуть прежде, чем расскажу ей все о себе.

Нет, не все, конечно! До самого дна меня никто не узнает. Что-то я сильно сомневаюсь в существовании людей, готовых вывалить на исповеди все о себе, даже самое мерзкое. Наверняка утаивают, недоговаривают… А я и не в храме, к тому же. Моя квартира больше смахивает на публичный дом, чем на церковь.

— Итак, — я сделал глоток, — зовут меня Максим Оленин. Лучше — Макс. Мне тридцать лет, и я бью баклуши в компании моего преуспевающего отца. Работа мне по фигу… Как, впрочем, и все остальное. Главным образом, я сейчас про девушек, которых ты наверняка видела в моей постели… Тебе стало страшно? Или ты уже раскусила, что за фрукт вкатывается в твои сны? Ты не глупа и, конечно, давно поняла, чего я стою… Так что прикидываться я не собираюсь. Но для начала попробую все же подсунуть тебе что-то хорошее о себе.

Я опустошил чашку и отставил ее. Внутри все мелко дрожало, как бывало перед экзаменами в «вышке» и, насколько я помню, перед первым свиданием. Но сейчас-то с чего?

— У меня просто замечательный отец, а у него фантастическая жена Ольга, которая всегда относилась ко мне как к родному сыну. Потому что мамы у меня, увы, нет. Может, ты уже догадалась, что она умерла, рожая моего брата от полного убожества, к которому сбежала от моего прекрасного бати. Ты можешь понять почему? Я тоже. Стоп! Это все ты наверняка уже знаешь… Догадалась, связала ниточки. А вот чего я никогда не произносил вслух… Погоди-ка!

Пришлось выбраться из кресла и принести початую бутылку коньяку. С фужером, конечно! До того чтобы хлебать отличное пойло из горла, я еще не опустился. После нескольких глотков спазм в горле прошел, и я смог продолжить.

— Так вот, чего я никому не говорил. Ты — первая. Заценила?

Еще пара глотков.

— Я тоскую по ней просто ужасно. По маме… Она была такой красивой! Говорят, я похож на нее. Я не хвастаюсь сейчас, просто констатирую. Но дело не в ее и уж тем более не в моей долбаной красоте! Мне просто одиноко, Жень… И не с кем вот так поговорить по душам. Кроме тебя. Как это произошло, а? Не-не, я не пытаюсь навязать тебе роль мамочки… И точно знаю, что Ольга рада была бы выслушать меня в любое время дня и ночи. У меня нет к ней претензий. Вообще. Ведь она вошла в жизнь моего бати уже после развода моих родителей… И все равно. Черт! Я не могу ей простить того, что она жива и счастлива, а мама… Уф! Кажется, я добрался до главного, а? Погоди, прежде чем я произнесу это, нужно добавить… Так, секунду. Вот, теперь я готов. Слушай: я ненавижу своего отца, которому обязан всем. Жизнью, благополучием, этой хатой… Вот. Сказал. Ты в шоке? Но все не так просто, Жень… Я ведь презираю себя за то, что чувствую. Если б он просто скинул меня в детдом, как Коновалов Андрюшку, то я имел бы полное право на ненависть. А сейчас это скотская неблагодарность с моей стороны! И я отлично это понимаю… Но всякий раз, как вижу, мне хочется его задушить! А вижу я его каждый сраный день. И моя жажда остается неудовлетворенной… Представляешь, какая му́ка — моя поганая жизнь?

С удивлением увидев у себя в руке наполовину полный фужер, я с готовностью пришел ему на помощь и освободил. Потом погрозил Жене пальцем:

— А ты еще и удержала меня! Я ведь мог прикончить этих скотов, забивших моего брата… Вдруг мне полегчало бы, а? На батю у меня рука не поднимется… Хотя, знаешь, он ведь сломал мне жизнь. Ну да, видя все это, — я обвел рукой новенькие стены, — трудно признать, что я живу не так, как мне мечталось. Но… Женька! Мне так хотелось стать фотографом! Скитаться по миру, ловить прекрасные мгновенья… Или ужасные. О, как бы я был счастлив оказаться на той же Камчатке! Согласился бы сдохнуть в той долине… Как ее? С ядовитыми газами. Лучше так, чем изо дня в день, годами торчать в этом сраном офисе и заниматься сущей ерундой!

Я понял, что ору во все горло, только когда в стену постучали.

— Пардон! — прокричал я.

И прижал указательный палец к губам, чтобы Женя догадалась: мне придется говорить тише. Внезапно почудилось, будто она кивнула: «Понимаю. Я все слышу, можешь говорить шепотом».

— Моя жизнь проходит впустую, — пробормотал я, плеснув в фужер. — Я сам — пустое место. А мог бы стать охренительно хорошим фотографом! Батя знал, о чем я мечтаю. Да-да, он знал! Я же с детства носился с аппаратом… Но он прогнул меня под себя. Решил, что хобби не должно становится смыслом жизни. За меня решил! Как он это называет? Отдушина! Блин… Он лишил мою жизнь всякого смысла вообще. Вот так, Жень… Ты — молодец. Наплевала на всякие блага и занимаешься любимым делом. Ты, кстати, классно играешь! И поешь тоже. Хотел бы я послушать тебя вживую…

Со дна фужера на меня грустно взглянула последняя янтарная капля. Прежде чем отключиться в кресле, я проговорил, наблюдая за тем, как она скользит по стеклянной глади:

— А я оказался слабаком. Послушался. И ненавижу его за это…

* * *

Размажу каплю по стеклу

И напишу простую повесть,

Как жить, чтоб не болела совесть…

Мечты неправедной золу

Я запечатаю в конверт

И свистну сизарю негромко.

Но не узнаешь