Думать об этом было не совсем приятно, ведь даже если ты давно вырос, хочется думать, что твоя мама — лучшая в мире. Была. Но все говорит об обратном… Хотя бы рожа Коновалова, если представить его рядом с моим отцом. Затмение на нее нашло?

Более резко я не позволял себе думать, оберегая ее память от злости, время от времени вскипавшей во мне гейзерами.

— Оль, а ты ведь на Дальнем Востоке родилась? — вспомнилось мне. — Когда ты была там в последний раз?

Она уже раскладывала по тарелкам что-то пахнущее просто невероятно. Улыбнулась мне:

— Да с тех пор и не была, как перебралась в Москву.

Я уставился на отца:

— Тебе неинтересно было побывать там?!

— Тебе хотелось, — неожиданно признался он. — Ты уговаривал нас отправиться на Камчатку, чтобы увидеть Долину гейзеров.

— Ну кто б сомневался…

— И вулканы Камчатки.

Ольга вставила:

— И Долину смерти.

Она уже села за стол напротив меня — раньше мы всегда сидели именно так, а отец во главе. Было приятно, что они оба помнят это и хотят дать мне почувствовать: ничего не изменилось, мы по-прежнему семья.

— Почему она так называется? — На самом деле я помнил, но решил дать Ольге возможность рассказать.

И она оживилась:

— О, это действительно очень опасное место! Дело в том, что там скопилось огромное количество ядовитых газов. Причем совсем рядом с той самой знаменитой Долиной гейзеров! Говорят, довольно долго никто не знал об опасности. А потом в этом месте погибли охотничьи собаки… И самим охотникам, которые нашли их трупы, тоже стало плохо. Но они сообразили, что к чему, и успели оттуда убежать. И все же им потребовалось несколько часов, чтобы продышаться после этих газов.

— Надеюсь, туда не возят туристов?

— Возят. Только на вертолете. В саму долину, конечно, доступ закрыт, но сверху посмотреть можно. Хотя что там увидишь?

— Трупы животных, — мрачно заметил отец.

Он все еще переживал из-за смерти своего любимца — таксы Зюзи, хотя выгуливала песика в основном Ольга. Но отцу нравилось смотреть в печальные и полные любви собачьи глаза… Я замечал, что он подолгу разговаривает с собакой, усевшись в кресло у окна, из которого видна Москва-река. Когда Зюзя только появился в нашем доме, я еще был подростком и — чего уж скрывать? — ревновал отца к уродливому, как мне казалось, псу. Я страдал от того, что с Зюзей ему приятнее поговорить, чем со мной. Так оно и было, скорее всего, из меня хреновый собеседник… Меня миллион раз упрекали, что я не умею слушать людей. Почему-то мне кажется, у Жени это получается прекрасно… Может, ей и я рассказал бы о себе.

* * *

Вот уж не ожидал, но эта идея, казалось бы, мелькнув, захватила меня!

Если та фантасмагория, в которой я живу в последнее время, не чудится мне, а вполне реальна и Женя тоже видит меня во сне, значит, она может выслушать меня… И не перебьет ни разу, что тоже немаловажно.

А мне вдруг захотелось выговориться, хотя имеет ли это смысл? Возможно, люди брешут, что от этого становится легче на душе… Человеку ведь свойственно врать обо всем и на каждом шагу. Или это лишь я такой, а остальные режут правду-матку? Невольно возникает мысль, почему, собственно, правда — матка? Надеюсь, это все же от матери, как сакральной прародительницы всего, а не от женского органа…

Блин, почему всякая пошлость так и лезет из меня?! Самому противно.

«Ладно, — решил я. — В конце концов, что я теряю? Если она меня и не услышит, то и никто другой точно. Выговорюсь в пространство, тоже неплохо. Другие для этого ведут личные дневники, блоги, еще всякую хрень! Но мне лень писать или стучать по клавишам… На работе этого за глаза хватает. Хотя болтать тоже приходится, но это дается легче».

Кажется, отец с Ольгой удивились, что я внезапно заторопился домой. Я убедился, как их обоих обрадовало мое появление, на которое они, видимо, не особо рассчитывали. Уже столько раз я обманывал: обещал и не являлся. Их тихое воодушевление тронуло меня… Кто еще в этом мире улыбался мне так искренне?

Да меня, черт возьми, можно считать везунчиком: о таких отце и мачехе миллионам приходилось только мечтать! Жутко представить, каким бы я вырос, если б остался с Коноваловым… Или он сдал бы меня в детдом? Наверняка. Если уж родного сына обрек на сиротство, не моргнув глазом…

Правда, и с родным папой, и с такой чудесной Олей я вырос так себе человеком… Не обольщаюсь на свой счет. Что хорошего я сделал в жизни? Кого вообще греет мое существование? Опять же кроме этих двоих святых людей…

Я размышлял об этом, сидя в такси, — на дорогах уже стало свободнее, и мне не пришлось второй раз загонять себя в метро. Вечер сгустился, вспыхнул мазками фонарей, сталинские дома с достоинством подсветили сами себя — неброско, сдержанно. У меня не было с собой фотоаппарата, а с мобильника я снимать не люблю — не хватает глубины, хотя камера на моем телефоне отличная.

Не исключено, что это предвзятое отношение, ведь с гаджета может снять любой дурак, а делая слепки мира, я как раз не хочу быть как все. Об этом тоже стоит рассказать Жене?

Отчего-то я разволновался перед исповедью, словно мнение этой полуреальной толстушки могло иметь для меня какое-то значение. Наверное, в предстоящем разговоре мне мерещилось нечто более значительное, чем разговор с обычным человеком. Типа я собирался послать свои слова прямиком во Вселенную, где меня обязательно должны услышать.

Мне даже пришло в голову поставить перед собой камеру, чтобы разговор с самим собой не выглядел полным безумием… Хотя кто увидит происходящее у меня дома? Только Женя. Так для нее это все и задумано!

Сварив кофе, чтобы держаться бодрее и лучше соображать, я выключил свет и подошел с чашечкой к окну. Черные макушки деревьев еще держали листву, а там, у Жени, где бы она ни жила, ветви уже оголились и зябко застыли. Я заметил, что даже осенью у них там больше солнца, и однажды мне пришлось даже отогнать мысль: «А может, рвануть туда? И жить под ясным, высоким небом».

Глупость, конечно. Если мне так хочется любоваться золотистой слюдой облаков, лучше отправиться куда-нибудь на Багамы или на Ибицу, там еще и теплое море, и полуобнаженные красавицы, тело каждой из которых — как гимн плотской любви. Почему же я