гордости; был светел, как Сын Зари – а теперь готов лишиться и телесной красоты, и невесты, и от безбедной жизни отказаться, лишь бы не подчиняться тиранству добра. Клянусь душой, я хвалю твой выбор! Но что же дальше? Бежишь куда глаза глядят, собираешься умереть с голоду на этих скалах, чтобы птицы выклевали твои мертвые очи, а враг и невеста твоя посмеялись над твоей гибелью? Странная у тебя гордость, недалеко она отстоит от смирения!

От этих слов тысяча ужасных мыслей впились когтями мне в сердце.

– Что же мне делать? – воскликнул я.

– Тебе? Ничего. Ложись и читай молитвы, пока не помрешь. Но окажись я на твоем месте, уж я бы знал, что делать!

Я бросился к нему. Сверхъестественная сила сделала его в моих глазах оракулом; но какая-то странная, неземная дрожь прошла по моему телу, когда я произнес:

– Говори! Научи меня! Дай совет!

– Отомсти за себя, человек! Повергни своих врагов во прах! Наступи на горло старику и овладей его до- черью!

– Смотрю на восток, смотрю на запад, – отвечал я в отчаянии, – но нигде не вижу желанного средства! Будь у меня золото, я бы всего достиг, но нищий и одинокий – я бессилен!

Карлик слушал мою историю, сидя на своем сундуке. Теперь он встал, коснулся замка – сундук распахнулся. Какие сокровища предстали моим глазам: сияние золота, бледный свет серебра, блистание драгоценных камней! Вмиг меня охватило безумное желание завладеть этим богатством.

– Конечно, – проговорил я, – существу столь могущественному, как ты, все по плечу.

– Ну нет, – скромно ответил урод, – не такой уж я всемогущий, каким кажусь. Ты, видно, жаждешь получить хоть малую долю этих сокровищ; но я готов отдать тебе их все и за очень скромную плату – даже не плату, а заем.

– Все, что у меня есть, в твоем распоряжении, – горько ответил я. – Бедность, изгнание, отчаяние – выбирай!

– Отлично! Благодарю. Прибавь к своим дарам еще один – и мое богатство у тебя в руках.

– Все, что я имел, обратилось в ничто – чего же ты хочешь?

– Твое прекрасное лицо и ладно скроенное тело.

Я вздрогнул. Неужели это всесильное чудовище убьет меня? У меня нет даже кинжала! Я побледнел, но не вспомнил о молитве.

– Я ведь сказал, это не плата, а заем, – продолжал ужасный карлик. – Одолжи мне на три дня свое тело – а душу свою на этот срок запри в моей. Взамен получишь сундук. Ну, нравится тебе такая сделка? Всего на каких-то три дня!

Все мы слыхали, как опасно вести беседы с нечестивцами; и я – живое доказательство этой истины. Быть может, вам, читающим мою исповедь, кажется невероятным, что я склонил слух к подобному предложению; но, несмотря на сверхъестественное уродство моего собеседника, было что-то завораживающее в существе, голосу коего повинуются земля, воздух и море. Жгучее желание согласиться охватило меня: ведь с этим сундуком я смогу повелевать миром! Лишь одно меня останавливало – страх, что карлик нарушит слово. Но иначе, подумалось мне, я просто умру здесь, в пустынных песках, и все равно лишусь тела, коим хочет завладеть колдун – так что стоит рискнуть. Кроме того, я слыхал, что, по правилам магического искусства, существуют формулы и клятвы, которых ни один маг никогда не осмелится нарушить. Я колебался; он не смолкал – то перебирал передо мною свои богатства, то говорил о том, какую ничтожную просит цену, пока мое безумие не взяло верх над рассудком. Как лодка, оказавшись среди бушующего потока, мчится вниз по течению навстречу гибельному водопаду – так и мы, когда объяты вихрем страстей, несемся, сами не зная куда.

Он клялся многими клятвами; я заклинал его многими священными именами, пока не увидел, как этот всемогущий маг, этот повелитель стихий задрожал от моих слов, словно осенний лист. Дрожащим, надломленным голосом, как будто принужденный говорить некой неведомой силой, он наконец открыл мне заклятие, коему должен будет подчиниться, если меня обманет. Стоит, признался он, смешаться двум каплям нашей горячей крови – чары падут, и колдовство рассеется.

Но довольно речей о нечестивых делах. Я согласился. Рассвет застал меня на прибрежных камнях; я взглянул на собственную тень – и не узнал ее. Я почувствовал, что превратился в воплощение ужаса, и проклял свое легковерие и слепую доверчивость. Однако сундук был здесь – вот они, золото и драгоценности, за которые я продал дарованный мне природой облик! Вид сокровищ несколько усмирил мои чувства. Три дня, подумал я, – недолгий срок.

Карлик снабдил меня достаточным запасом пищи. Поначалу я едва ходил – так непривычно и неудобно казалось мне новое тело, а голос мой звучал, словно у самого дьявола. Но я не открывал рта, держался лицом к солнцу, чтобы не смотреть на свою тень, считал часы и перебирал в уме планы на будущее. Повергнуть Тореллу к своим ногам, отнять у него мою Джульетту – с нынешним моим богатством все возможно! Темными ночами, объятый сном, я грезил об исполнении своих желаний.

Два солнца опустились за горизонт, и третье поднялось на востоке. Я был полон волнением и тревогой. О, сколь ужасно ты, ожидание, когда тебя питает не надежда, а страх! Как больно сжимаешь ты трепещущее сердце! Какими неведомыми стрелами прожигаешь наш слабый состав: то он, кажется, готов разбиться, словно хрупкое стекло, и кануть в пустоту, то наполняется свежей силой – не ведущей, однако, к действию, а лишь терзающей нас теми муками, какие испытывает скованный силач, способный погнуть, но не разорвать свои цепи.

Медленно, медленно всходил пылающий круг по восточной стороне неба, долго висел в зените и еще медленнее плыл к западу; вот он коснулся горизонта – и исчез! Позолоченные закатом вершины утесов поблекли и посерели. Ярко вспыхнула в небе вечерняя звезда. «Он скоро придет», – думал я.

Он не пришел! – клянусь Небесами, не пришел! Усталая ночь опустилась над морем; вот и она подошла к концу, и «день посеребрил ее темноволосую голову»[87] – и солнце, едва взойдя, осветило самого несчастного урода, когда-либо встречавшего рассвет. Окончился третий день. Золото, драгоценности – о, как я их ненавидел!

Не стану марать этих страниц описанием своего бешенства. Безумный рой ужасных мыслей наполнял мне душу. Наконец я заснул; я не спал с третьего заката; мне снилось: я у ног Джульетты, она улыбается мне и вдруг отшатывается с криком – она заметила мое превращение, – и снова улыбается, ибо перед ней преклоняет колени ее прекрасный возлюбленный. Но это не я – это он, мой