отряд он прибыл из какой-то расформированной воинской части и при себе сохранил печать этой части, которая подлежала уничтожению по акту, но не была уничтожена. С этой печатью он выписывал беглецам из мест не столь отдаленных документы на имя демобилизованных воинов: отпускные свидетельства, солдатские книжки со званием до старшины, проездные документы. Последние выписывались на особых бланках строгой отчетности, и мне уже в должности писаря приходилось постоянно их проверять и пересчитывать. Но у нашего писаря был их запас из старой части, по акту уничтоженных.

Сколько веревочке не виться... Был показательный суд в присутствии всего личного состава отряда, и писарь-сверхсрочник получил 10 лет. Меня вызвали в штаб и приказали быть писарем. Вообще-то среди нас, служак, писарское звание по традиции презиралось. Отказываться, как солдат, я не имел права, хотя и в близком приближении не обладал писарским почерком. Согласно заведенному порядку по отряду каждый день издавался приказ: «1. Дежурным по отряду назначить... 2. Начальником караула... Разводящими... Часовыми. 3. Капитана Житанского полагать убывшим в командировку... » и т.д. Приказ писался от руки. Для этого существовала толстая книга приказов, сшитая из обрезков бумаги, поступавшей с Хабаровской картографической фабрики. Из этих же обрезков я нарезал стандартную писчую бумагу. В первый же день мой почерк вызвал негодование командира отряда. Он кричал: «Заставить его писать чертежным почерком! Это же приказ, а у него сплошное безобразие!» Пришлось стараться и с грехом пополам вырабатывать более или менее приемлемый почерк.

Непосредственным моим начальником был пом. начштаба. Сначала это был майор Сидоренко, потом капитан Каршин. Вероятно как специалисты-топографы они оказались неважнецкими и поэтому их переместили на канцелярскую работу. Ни тот, ни другой меня не притесняли и ценили как надежного и исполнительного помощника. Обоим им было свойственно преувеличенное чувство ответственности за сохранность бумажной корреспонденции. Каждая бумажка регистрировалась под номером по книгам «Входящие», «Исходящие» и подшивалась в соответствующие дела. Периодически и не периодически устраивались проверки и сверки целости этих бумаг, часто до глубокой ночи. Не дай бог, пропадет какая-нибудь. До сих пор помню приказ Министра под грифом «Секретно»: «Разрешить офицерскому составу ношение галош черного цвета». Полуночные бдения позволяли мне не соблюдать в полной мере казарменный режим по подъему и отбою, и я разрешал себе продолжать «спать» под зычные команды старшин и сержантов, суетно выводящих роту на физзарядку.

Постоянно заходил в секретную часть начальник штаба подполковник Трифонов. Он не был кадровым военным. Как специалист он получил образование в гражданском Институте геодезии и картографии и отличался некоторым демократизмом в обращении с налетом интеллигентской культуры. Меня он никогда не называл «товарищ сержант или сержант». Как правило: «Ну, Косточка, что мы с тобой тут будем делать?» Командир отряда подполковник Ковеза был строг, иногда горяч, и его все боялись, и я тоже. Но я вскоре уловил одну его слабость. В командировочном предписании или отпускном билете проставлять сроки «от» и «до» — его прерогатива. Но он потребовал, чтобы я намечал эти сроки карандашом. Я сообразил, как можно потрафить нашему брату-солдату. В те суровые времена ни о каких отпусках и речи быть не могло, но солдат иногда отпускали по домашним обстоятельствам, в основном по заверенной телеграмме о смерти кого-нибудь из родителей. Отпуск — 10 суток без дороги. Сквозным маршрутом от Владивостока и Хабаровска до Москвы шли только скорые поезда, а солдату полагался документ на проезд пассажирским поездом. И это с пересадками: Хабаровск — Чита, Чита — Иркутск и т.д. Я стал изощряться и насчитывать 10 суток отпуска с учетом всех возможных пересадок, в то время как друзья безусловно скидывались на доплату проезда товарища скорым поездом. В случае чего я мог доказывать свой расчет на пальцах, но никогда мои пометки карандашом не вызвали подозрений у начальства. Солдаты это понимали, и в роте я пользовался уважением. Вспоминается смех нашего ротного писаря Вани Поправкина. От него зависела постановка на пищевое довольствие солдат. Рядовой Уткин прибыл из командировки: «Поправкин, поставь меня на удовольствие».

Зам. начштаба майор Мазин (по должности инженер штаба) со мной соприкасался только по некоторым бумажным делам. Я должен был следить за подготовкой отчетных документов топографов. Каждый топограф писал топографическое описание своего квадрата съемки. Начальник отделения в свою очередь писал географическое описание местности, снятой его отделением топографов. Кроме топографической характеристики оно включало сведения географические, экономические, этнографические. Однажды недовольный стилем описания майор Мазин вызывает начальника отделения подполковника Пелевина, работавшего в 1946 г. на Чукотке:

— Пелевин, что ты так пишешь, ты бы хоть как-то разнообразил свой текст.

— А как я тебе буду его разнообразить? Что это тебе роман что ли?

— Ну, вот ты все пишешь: чукчи, чукчи, чукчи.

— А кто же они?

— Ну, написал бы для разнообразия хотя бы люди.

— Да какие они, хрен, люди?

— Пелевин! Как тебе не стыдно.

— Да ты хоть видел их? Ты бы посмотрел. Какие же это люди!

Наш ротный в очередной раз решил принять меры для поднятия в роте «дисцаплины». Для этого он заставил взводных являться по очереди на подъем, чтобы никто не мог увильнуть от физзарядки. Взводными командирами были назначены только что окончившие училище молоденькие лейтенанты, по-настоящему солдатской службы еще не вкусившие. Первым оказался командир взвода, к которому я был приписан. Среди суеты выбегающей на зарядку толпы он усматривает лежащую фигуру разгильдяя, проигнорировавшего строгую команду «Подъем!» К дневальному:

— Это кто там еще порядок нарушает!?

— Тише, товарищ лейтенант. Это сержант Комаров спит.

— Ну, и что сержант Комаров! Поднять немедленно!

Дневальный подходит:

— Товарищ сержант! Ругается!

— Ладно.

С видимой ленцой одеваюсь. Подскакивает:

— Неделя не увольнения!

— Слушаюсь!

А тут — суббота. Назначенный по графику дежурным по отряду в воскресенье капитан Житанский заручился у нач. санчасти майора Страшинского справкой и сказался больным. Кому охота в выходной париться на дежурстве? Подполковник Трифонов:

— Ну, кого же мы с тобой, Косточка, назначим на дежурство?

— А вот этот давно не был.

— Правильно, пиши его.

Взводный прибежал ругаться.

— Извините! При чем тут я? Видите подписи под