— Думаю, у отца Павла святость в генах была, — сказал мне как-то в разговоре один старый священник. — Такое не рождается ниоткуда. Помню, спросил его: «Отец Павел, кто у вас в роду святой?» Он ответил немедля: «Тятя».

Александр Иванович Груздев, с малых лет отданный в люди, на заработки, получил специальность мясника в лавке небогатого мологского купца Иевлева и всю жизнь трудился не покладая рук. «Что же это за святость такая?» — возможно, удивится иной читатель.

Но этот мясник-работяга, иногда крепко выпивающий, но ни разу в жизни не забывший перекрестить лба — ни на раннюю зарю, ни на сон грядущий; вынесший на своих плечах первую мировую и гражданскую войны, едва не погибший от голода в окружении, чудом выздоровевший от тифа, поднявший на ноги свою многодетную наголодавшуюся семью — а деток у Груздевых было двенадцать человек, шесть умерло, шесть живых осталось; выстрадавший и выстроивший своими руками дом, который своими же руками пришлось разбирать и переселяться на новое место; переживший затопление родного края, и снова войну, и голод, и репрессии, арест и заключение сына, страшную нищету, смертельную болезнь, и, наконец, почивший с миром, причастившись перед кончиной Святых Христовых Тайн — это ли не христианский канон России двадцатого столетия?

Вся отцовская родня была того крепкого православного корня, от которого рождаются могучие талантливые натуры, кто бы они ни были — монахи (или монашки, как груздевские бабушка и тетки), строители, художники… Вот, например, мать Александра Ивановича — бабушка Марья Фоминишна, «хозяйка деревни», как почтительно ее называли. Она, по словам о. Павла, была «агроном от Бога» — без всякого образования и специальных знаний могла сказать, что и когда лучше сеять, что в каком году уродится, а что нет; никто в окрестных деревнях не начинал посевную без ее совета. Очень любила кормить нищих, а то и гульнет с ними от души — это милосердие и широта натуры передались ее сыну, Александру Ивановичу.

«Тятю вся нищета поминает и молится за него, — написано в дневнике о. Павла. — Душа его во благих водворится. Если бы мы, его дети, были такими, каким был тятя!»

Отцовское духовное руководство очень сильно ощущается в жизни Павла Груздева. С благословения Александра Ивановича он жил в Мологском монастыре, затем в Хутынском. Позднее, уже в Тутаеве после переселения, бывало, спросит Александр Иванович сына:

— Что, Павлушка, охота в храм?

— Охота, тятя!

— Ну, бегай!

И Павел бежит на всенощную в храм.

В 1932 году, когда старший сын Груздевых вернулся из Новгорода в родную Мологу, а точнее, в деревню Большой Борок, все вокруг уже очень сильно изменилось, хотя Павел отсутствовал всего три года. Он оставлял хоть разгромленный, но все-таки монастырь, а приехал — даже куполов нет, церкви переоборудовали под гражданские помещения. В одном из храмов сделали столовую, в другом — клуб, место коммунистической агитации и пропаганды, а также плясок и развлечений, но кажется, отец Павел не застал этого, ко времени его приезда на территории монастыря расположилась зональная селекционная станция лугопастбищных трав.

«Приехал… Ой-й! Что делается? — рассказывал отец Павел о своем возвращении в родную Мологскую обитель. — Вышел-то в монастыре, а лошадки наши — Громик! Кубарик! Ветка-а-а! У-у-у! Их-то кнутом, на глазах у меня да матом-то! Они, бедные, и слов таких сроду не слыхали… Сам видел, как скотина от человеческой злобы плачет. А их все давай: «A-а! Это вам,…,не Богородицу возить! Это вам не попам служить!» И у меня, родные мои, от того слезы на глазах, а что поделаешь? Терпи, Павёлко…»

Почти все жители кулигских деревень работали на экспериментальных площадях селекционной станции. Элитные семена знаменитых луговых трав Мологи поставлялись во все регионы страны.

«Мы еще маленькие были, в школе учились, все пололи там травки, — вспоминает одна из жительниц Большого Борка. — Травка еле от земли видна, а сорняк вот такой большой. Дадут нам фартуки, ползаем на коленках. Денежку надо заработать. И Павел до переселения там работал, с мотыгой ходил, и сестра его Ольга, потом в замужестве — Ермакова, и я работала в отделе защиты растений до 37-го года».

Жизнь менялась, и жить надо было по-новому, приспосабливаться к действительности, а действительность была суровой, с наганом в руке. «Помню, как загоняли крестьян в колхоз, — рассказывает один из старожилов Мологского края. — К нам в деревню приезжали из Мологи, выкладывали револьвер на стол и заставляли записываться в колхоз».

В 1930–1933 годах наступил голод. В деревнях ели жмых, головню, в колхозах давали охвостья. Груздевская семья держалась только за счет отцовского заработка — Александр Иванович работал в Мологе по специальности мясником на бойне, мать хозяйствовала дома, а семья к тому времени была уже, не считая отца и матери: бабушка Марья Фоминишна, отцовская сестра-инвалид Елизавета Ивановна, дети — старший сын Павел 1910 г.р., дочь Ольга 1913 г.р., Алексей 1921 г.р., Антонина 1924 г.р., Татьяна 1926 г.р., в 1932 году родился младшенький — Шурка; итого десять человек. На плечи старшего — Павла — легла вся мужская работа по хозяйству, да еще трудился на зональной селекционной станции. Вместе с ним ходила на работу груздевская собака Бэром — «собака была, как волк».

Отец Груздевых с давних пор был охотником, этим промыслом тоже кормилась семья. Охотников в Большом Борке было всего три человека: Александр Иванович, у него имелось ружье; Иван Бажанов, по прозвищу Бажан; да третий — кузнец. Вот как-то раз приходит Павел с заработков домой, а родителей нет, сестренки плачут и говорят ему:

— Павлушка, у нас в огороде волк ходит. Он посмотрел — точно. Ружье со стены снял, залег на порог, перекрестился, отвернулся, на курок нажал. Прозвучал выстрел. Ружье отбросило в сторону, всё в дыму, волка нет.

Бежит сосед, мат-перемат, ругается на чем свет стоит:

— Какая зараза у меня собаку опалила! Она ощенилась со страху!

Это, наверное, был единственный случай, когда о. Павел стрелял. Даже о тревожных тридцатых годах он находил что