Вэра говорит:

— Значит, ты подаешь сигнал, — он растопыривает три пальца и поочередно их загибает, — я убираю активного, ты — второго, — он зажимает рот и чиркает пальцем по горлу.

Минут десять уходит на то, чтобы снова закрыть черный ход, привалить ткань камнями, присыпать землей и мелкой галькой, замести следы.

Сперва я показываю Вэре вражеский лагерь с холма, затем мы спускаемся и крадемся уже протоптанным маршрутом. Вэра бесшумно огибает стоянку и замирает, от наблюдателя его отделяет округлый валун.

У дозорного отлично развита интуиция, он нервничает, вертит головой, предчувствуя опасность, потому мы ждем, пока он привыкнет к ощущению и успокоится. Того, кого предстоит ликвидировать мне, я не вижу, но представляю, и где он, и как действовать.

Подаю знак Вэре: три пальца, два, один…

Мы одновременно бросаемся к жертвам. Мой дозорный все что успевает — встать. Я зажимаю его открывающийся рот, скользит по горлу лезвие ножа, и струя горячей крови бьет по моей руке. А у Вэры не все гладко — дозорный, которого предстояло снять ему, принял удар ножа на руку и заорал.

Вэра оказался амбидекстом и заткнул его, перерезав горло левой рукой.

Отшвырнув бьющееся в агонии тело, выхватываю тесак и бросаюсь на вскочивших, но еще не опомнившихся врагов. Бью куда придется, сношу ближайшему полголовы. Вэра валит двоих, а четверо вскакивают, хватая оружие, и мой второй противник отражает удар тесаком, схватив арбалет, это дает время, чтобы спящие опомнились.

— Уходим! — приказываю я, выхватываю нож, бросаю в старого знакомого по имени Сандрино, он удивительным образом уклоняется, и вместо того, чтобы войти между глаз, клинок разрезает ему ухо.

На это уходит доля секунды, но я читаю глазах Сандрино узнавание, меня окатывает его удивлением.

Враги бросаются врассыпную. Я перепрыгиваю через камни, и, петляя, что есть сил мчу к крепости вслед за Вэрой. Арбалетчикам нужно несколько секунд, чтобы привести оружие в боеготовность — нам этого достаточно, чтобы уйти на относительно безопасное расстояние, когда в нас трудно будет попасть.

Против четверых мы если бы и выстояли, то точно пали бы от рук подоспевшей подмоги.

За спиной слышится ругань, в открывающиеся ворота с лязгом врезается пущенный в нас арбалетный болт. Уже достаточно рассвело, чтобы видеть нас, потому приходится метаться из стороны в сторону, пригибаться, чтобы усложнить задачу стрелкам. Сперва Вэра, потом я забегаем во двор, и Лекс с Наданой запирают ворота на огромную щеколду.

Взбираемся на стены, смотрим, как из второго лагеря спешит подмога к атакованным. Поднимается шум, доносятся крики и ругань, вроде бы там даже дерутся, а потом все-таки приходят к согласию.

— Я завалил троих, — шепчет Вэра, зевая.

— Двоих, — говорю я, — итого минус пять. Все равно их слишком много.

— Пока, — хищно улыбается Надана. — Задолбаются нас выкуривать.

У меня из головы не выходит Сандрино. Теперь сомнений нет в том, что его послали за мной, и это очень серьезный боец. Интересно, кто его послал?

— Посмотрите, какой яркий закат, — задумчиво говорит Вэра, кивая на линию горизонта, наливающуюся кроваво-красным. — Это значит, что сегодня будет очень, очень ветрено.

Вспоминаю, что читал про пустынные бури и мысленно злорадствую. Можно будет порезвиться при нулевой видимости, программа покажет, где находятся враги, в то время как им меня видно не будет.

Глава 20

Буря

Чтобы плодотворно поработать, если, конечно, действительно грядет буря, я проспал до обеда, дольше бы дрых, да на лицо падает луч солнца.

В столовой едят мои подопечные, кроме Тейна и Аркана, которые дежурят, желаю всем приятного аппетита, выхожу во двор и поднимаюсь на стену, где резкий порыв ветра бьет по лицу. Значит, все-таки приметы работают, и сегодня рамоновцы, если, конечно, не снимут лагерь, будут легкой добычей. Надо только, чтоб ветер еще усилился и поднял пыль. Очень и очень на это надеюсь. Следующий порыв ветра швыряет в лицо пыль, песок. Дребезжит будка дозорного, грозя опрокинуться.

Хорошо. Буря сработает на нас.

Наступила некая определенность: нахрапом нас не взять, измором пока тоже. Скорее всего, противник неделю постоит под нашими стенами, поймет, что зря старается, соберет силы в кулак и ударит. Случится это нескоро, и сейчас мы более-менее расслабляемся.

Моя команда скучает, потеет в консервной банке модуля, но там всяко лучше, чем под палящим солнцем.

Надана придумала игру на честность. Раскручивается нож, останавливается. Тот, на кого указывает острие, отвечает на вопросы честно либо пропускает ответ. Три пропуска — вылет без права слушать интересные истории. Останавливаюсь в проеме двери, не собираясь участвовать: врать своим я не люблю, а вся моя нынешняя жизнь — фикция и вранье, я не трикстер, а следопыт. Моя семья погибла, а я единожды об этом уже забыл и проговорился, что меня ждет девушка.

Острие указывает на сурового Вэру, рукоять — на Надану, и она начинает первой:

— Ты когда-нибудь любил? И вообще, умеешь испытывать чувства?

— Мне было девятнадцать, — говорит Вэра, вперившись в руки, сцепленные в замок. — Мы зачищали лагерь озверелых. Это говорят, что они как звери, а на самом деле не отличаются от нас. Когда идет зачистка, Леон подтвердил бы, разрешено насилие над женщинами, но все должно закончиться смертью всех, включая детей. Потому в следопыты идут самые отмороженные садисты и извращенцы, тогда я этого еще не знал.

— По Леону я не сказал бы, что он извращенец, — проговорил Аркан, потирая вспотевшую лысину.

— Не все. Командир подбирает отряд под себя, мне не повезло, — отвечает Вэра и продолжает: — Я спас девушку. Спас и спрятал, а потом приходил к ней, у нас родились два сына… Так было пять лет, а потом ее нашли и зачистили, я ничего не смог сделать.

— Переселил бы на первый уровень, — возмущается тибетец Инджо, бывший враг, а ныне надежный боевой товарищ.

Вэра мотает головой.

— Ты не понимаешь, они другие и гораздо лучше нас. Она бы там не выжила. С тех пор я никого не любил. Следующий вопрос?

Он окидывает взглядом рассевшихся за столом, замечает меня.

— Леон… Думаю, Леону участвовать не нужно.

Инджо, сидящий спиной, оборачивается.

— Почему это? — восклицает Надана, спохватывается и поправляет сама себя: — Согласна, он командир, ему нельзя.

Только Инджо настаивает на моем участии, но сдается, потому что в меньшинстве. Надана и Эристан отреклись от Ваала, мы с ними в одной лодке. Лекс просто умный малый и, как и Вэра, заметил некоторые странности и понимает, что не стоит на них акцентировать внимание.

Воцаряется молчание. То ли я смущаю их своим присутствием, то ли больше никто не рискует задать вопрос Вэре.

Правильнее было бы ему ничего не рассказывать, ведь он совершил преступление, вступив в контакт с врагом, но на второй уровень нам всем возврата нет: либо мы поднимемся на выше, где победителей не судят, либо сбежим через каменоломни к озверелым.

Отправляюсь в полуразрушенный модуль и от нечего делать пытаюсь соорудить еще один щит из пластика и кусков арматуры.

А ветер все усиливается, швыряет в окно пыль вперемешку с невесть откуда принесенным песком, видимость ухудшается.

К вечеру разыгрывается такая буря, что в двух метрах ничего не видно: летит пыль, песок, трава, стервятники вперед хвостами. И тем более не разобрать, что во вражеском лагере и есть ли он вообще. Нужно определяться с дальнейшими действиями, и я созываю военный совет в столовой, где скопились наши персональные дроны — на улице их сдует.

Н-да, невыгодные складываются условия для Эйзера Гискона: сложно будет заснять резню, которую я планирую устроить во вражеском лагере, если он, конечно, не снялся, и рамоновцы не отправились пережидать непогоду за стенами своей крепости.

Поскольку все и так в столовой, сажусь на свободный стул. Вращающийся нож острием указывает на меня, я его складываю и говорю:

— Надо обсудить план дальнейших действий. Разыгрывается песчаная буря, которая может сыграть как на нас, так и против нас. Ночью мы получим явное преимущество, и я отправлюсь собирать урожай. Человек десять думаю прирезать.

— Ты ничего не увидишь. Глаза засыплет песком, видимость будет нулевая, — пытается меня разубедить Вэра, но он не знает, что программа покажет мне врагов в радиусе десяти метров, им же меня видно не будет.

— Я понимаю, что рискую, но, поверьте, я знаю, что этот риск оправдан, второго шанса