Теперь каждая проходящая мимо шалаша женщина нагибалась и бросала на него пригоршню земли. Многие развязывали принесенные с собой мешочки с житом и горстями бросали зерна, распевая славицы двум ипостасям Богини — милостивой и карающей. Другие кидали припасенные бусины, загадывая заветные желания, выдергивали цветные нитки из одежды, бросали яркие плетеные пояски. Молодки молили о детях, девицы просили женихов. Старухи, вечно скрюченные у печи или над стиркой, особенно усердствовали в хороводе, веря, что танец во славу Богини исцелит больные спины, а юная озимь поделится жизненной силой.

— Нет больше Аоранга из Первых Людей. Отныне прозвание твое — Спящий в Борозде! — провозгласила Владычица Полей, глядя на растущий земляной холм. — Мы хороним тебя, как зерно на ниве! Да прорастет оно в иной, вышней стране! Тело твое истлеет, но незримые силы возрастут, как колосья! Возвращайся сам-сотый, сам-тысячный!

Хоровод тянулся и тянулся. Уже солнце вновь ушло за тучи и поле начало погружаться в сумрак, а люди все шли и бросали комья земли и зерна. Шалаш постепенно превращался в курган. Вот уже и вход пропал из виду, вот и крыша спряталась под желтоватой мерзлой землей… А люди все текли мимо, сыпали землю и пели:

— Мать сыра земля, щедрая Дана! Все тобой рождено, все к тебе и вернется, Древо стоячее, вернись в матушку-землю, Звери рыскучие, вернитесь в матушку-землю, Птицы летучие, вернитесь в матушку-землю, Дети, чей срок настал, — вернитесь в матушку-землю. Расколи, громовая стрела, матушку-землю! Пусть легко взойдут травы, когда солнце вернется!

* * *

Солнце рано закатилось за угрюмые тучи, и страну Великой Матери окутала тьма. Холод первых заморозков сковал землю, степь заснула глубоким сном. Однако возле храма Двуликой после заката собрались несметные толпы. Пылали костры, слышался грохот бубнов и звон струн. Булькала в котлах священная поминальная каша, шипело в глиняных кружках пиво, повсюду звучали пение, выкрики и смех. На вечерний праздник были допущены и мужчины, так что под стены храма явились чуть ли не все жители города.

В гуще толпы, у одного из котлов с кашей, суетилась девица в неброской одежде служанки. Ее волосы были скрыты под низко повязанным по лбу платком. Она проворно орудовала черпаком, накладывая всем желающим дымящуюся сладкую кашу, однообразно улыбаясь разгоряченным людям, тянущим к ней миски. Вдруг она остановилась, схватилась за голову, передала черпак другой служанке и отошла от котла. Цепкий взгляд быстро обежал толпу, но вокруг бурлило веселье, и никому не было дела до невзрачной служанки. Губы девушки скривились в недоброй усмешке.

— Поглядим, кто это, — прошептала она.

У главного входа в храм Двуликой никого не было — все веселились возле костров. Девушка сунула руку под передник.

— Поосторожнее с Серпом Луны, — послышалось из темноты.

Из-за высоких кувшинов выступила длинная худая фигура.

— Так и думала, что это ты меня призывал, — ответила Янди, доставая из-под передника накхский меч. — Вряд ли мне самой внезапно захотелось бы все бросить и пойти вернуться к храму… Как ты меня нашел, Ашва?

— Я многое умею… внучка.

— Внучка? — оскалилась она.

— Думаешь, как отсюда выбраться, не так ли? — спокойно спросил Ашва. — Ждешь, когда все угомонятся, а сама прикидываешь, как добраться до реки?

— Какой догадливый! Значит, не только внушаешь мысли, но и читаешь? А проклятая жрица тоже так может?

— Не так, как я, — качнул головой старый жрец. — Иначе она бы давно тебя нашла. К счастью, Владычица Полей отдыхает после обряда. Он отнял у нее немало сил…

— Что тебе надо, Ашва?

— Я хочу помочь дочери моего Вайды.

— Да неужели? А не поздно ли ты спохватился?

Вдруг Янди застыла — с улицы послышались шаги и голоса. К ним приближались, беседуя между собой, две стражницы. Янди поудобнее перехватила меч, но Ашва быстро сжал ее запястье, пристально взглянул на стражниц, что-то прошептал — и те прошли мимо.

— О! Как ты это делаешь? — прошептала Янди, когда звук шагов затих вдалеке.

Старик хмыкнул:

— Ничего сложного. Даже у вас в Аратте, где забыто и утеряно все, что можно забыть и утерять, я встречал людей, умеющих отводить глаза…

— Научи меня!

— Ты не способна к чародейству. Так сказала Владычица, и я тоже это вижу. Но ты унаследовала другой дар. Твоей матерью была накхини-воительница, не так ли? А вот Владычица не поняла этого.

— Хвала Исвархе, что не поняла, иначе они зарезали бы меня сразу, — проворчала Янди. — Утром им удалось застать меня врасплох…

— В этих стенах лучше поминать Матерь Дану. Пошли-ка со мной, девочка…

— В храм? Ну нет! Я там уже побывала, хватит!

— Ты ведь хочешь спасти свою госпожу?

— Аюну? — Лазутчица недоверчиво уставилась на деда. — Но разве ее не похоронили в кургане?

— Идем, — повторил Ашва.

Они прошли под низкими сводами и вышли в уже знакомый Янди зал. Полдюжины светильников горело на алтаре Матери Даны, озаряя улыбающийся лик и пышную грудь. Пространство позади статуи тонуло во мраке.

— Это чертог Двуликой, и он также двойствен, — заговорил Ашва. — Мы стоим в той его части, что обращена к востоку. Она посвящена Дневному Лику Матери — милостивому, дарующему жизнь всему, рожденному на земле — и по утрам озаряется солнцем. А за ее спиной, — старик покосился на клинок в руках Янди, — другая, обращенная к западу половина чертога. Она посвящена Ночному Лику Матери. Той, что ходит с косой и срезает зрелые колосья, а сухие травы и бурьян бросает в огонь…

— А, поняла, — кивнула Янди. — Я думала, что это два разных чертога, а оказывается — один… Ты знаешь, что я побывала тут утром?

— И не просто побывала, насколько я слышал.

— Да, я убила четырех стражниц, — с гордостью сказала Янди. — Вот этим мечом! Впрочем, я бы справилась и без него. Но с ним это было еще и приятно, и красиво…

— Красиво? — поднял бровь старик.

— Да, моя тетка-найина говорила мне: когда мастерство становится совершенным, оно обретает красоту.

— Она имела в виду искусство убивать?

— Конечно, что же еще!

Ашва только покачал головой.

Вместе они обошли алтарь Богини и оказались перед темным ликом, также озаренным мигающим светом нескольких глиняных светильников. Янди довольно ухмыльнулась, заметив перед статуей Богини четыре новые длинные косы.

— Они хотели отрезать мне косу, — сказала она, — но не прошло и полдня, а их собственные волосы уже лежат на алтаре! Воистину Великая Мать любит посмеяться! Зачем они их сюда положили?

— Знаешь, — задумчиво ответил Ашва, — убийство пред Ночным Ликом, да еще совершенное священным серпом, не является кощунством.