Пьер Сиприо: «У герцогини было лукавое и насмешливое лицо, голова, гордо посаженная на длинной шее, которую она грациозно изгибала, если собеседник вызывал у нее интерес. Лоре д’Абрантес приписывали также “белоснежную шею, восхитительно выточенные грудь и плечи, ослепительные обнаженные руки, заканчивающиеся знаменитыми пальцами» герцогини де Шолье”…»{112}

С высшим обществом у Оноре не задалось с самого начала. Свет – это прежде всего каста: самовлюблённая, циничная и жестокая по отношению к чужакам. То есть к таким, как наш герой, – бедным и незнатным. Не будем обольщаться: в середине двадцатых Бальзак ещё никто. Он даже не писатель, а так, некий начинающий, терзающийся мыслями: стать Ротшильдом или всё-таки литератором? Он готов даже в омут с головой, если, конечно, понадобиться. Ведь в этой самой голове – cherchez la femme! И ничего более.

Но, положа руку на сердце, хотелось всего и сразу – Ротшильдом, Вальтером Скоттом и… Дон Жуаном. Пока никак не получалось лишь с первым: денег по-прежнему сильно не хватало, одни долги. Что до остального, то писчее перо уже находилось в его полном подчинении, ну а женщины… Да они просто обожали милашку Оноре! А цель оставалась всё той же: стать известным и богатым.

Правда, разрываться на три части становилось всё труднее и труднее. Следовало срочно определяться: бизнес, литература или донжуанство? Впрочем, последнее, скорее, окрыляло, чем мешало. Тем не менее обстоятельства диктовали своё, медлить не было времени, отстанешь – не догонишь.

В середине двадцатых Бальзак всё ещё безвестен, и это сильно терзает его болезненное самолюбие. Обиднее всего было то, что кое-кто рядом уже заставил о себе не только говорить, но почти кричать! Например, Альфред де Виньи. По годам почти ровесник, зато потомственный аристократ, офицер, бонвиван, но – главное! – успешный литератор. О нём судачит весь Париж – да что там! – вся страна, обсуждая последние поэмы. В 1826 году в столицу приезжает Вальтер Скотт, и ему представляют «французского Вальтера Скотта» – всё того же Виньи. И кем после этого быть на литературном небосклоне несчастному Бальзаку? Безликим Орасом?! Холодная мансарда-лачуга, кипы исписанных листов и сломанных перьев, бессонные ночи – неужели всё это напрасно?! Как теперь со всем этим быть – взять и бросить? Бумагу – в огонь, а о сочинительстве забыть?! Да, именно так: бумагу – в камин, с остальным же распрощаться навсегда. А потом…

Дальше «потом» мысли Оноре путались. Он слишком многое прошёл, чтобы это «потом» оказалось без литературы. И подобные мысли, понимал он, явно от лукавого. Рубикон перейдён, мсье Бальзак: «я» и так называемое сочинительство – некое единое целое. Путь в обратную сторону – это путь в никуда. Оставалось единственное – двигаться вперёд, и только вперёд. Без литературы всё для него теряло смысл – даже любовь!

«Французский Вальтер Скотт» уже есть, и с этим следовало смириться. Зато скоро – очень скоро! – всем придётся смириться с другим – с появлением очередного известного писателя. Нет, на сей раз его не нужно будет сравнивать с кем-то, ведь тот, другой, будет единственный и неповторимый. И его будут звать Оноре Бальзак.

Впрочем, нет: Оноре де Бальзак.

* * *

Лора де Берни переживала сложные дни. И если сказать, что она сильно волновалась, значит, просто промолчать. Оноре – её Оноре! – возмужал настолько, что, став настоящим мужчиной, не прочь был «поволочиться» на стороне. По крайней мере, как уверяли болтливые кумушки, женщины за ним буквально увивались. Всё это очень не нравилось влюблённой даме. Когда же до г-жи Берни дошли слухи, что романист сдружился с «версальской затворницей», мадам де Берни насторожилась: герцогиня д’Абрантес не такая уж и затворница. Светская львица, пусть и постаревшая, остаётся таковой всегда. Несмотря на то что с годами появляются морщины и утрачивается лоск, аппетиты никуда не деваются. Как и желание окружать себя если и не влиятельными, то, по крайней мере, молодыми поклонниками. Без этого никак, иначе – старость, тлен, никчемность. И понять это способен лишь тот, кто уже пережил нечто подобное. Например… мадам де Берни. Потому и волновалась, и помогала запутавшемуся любовнику, покрывая его немалые долги. Если бы молодость знала, если бы старость могла…

Оноре молод и талантлив, что мадам де Берни поняла сразу. И она много сделала для того, чтобы поддержать его литературные начинания. Волновало другое – ветреность друга, с которой было трудно справиться. Оноре был неисправимым транжирой. Едва его финансовое положение выравнивалось (не без помощи Лоры), этот мальчишка начинал вести себя самым неподобающим образом. Неблагодарный!

Так и есть: неблагодарный. Ибо, пока верная Лора де Берни помогала избавляться от наседавших кредиторов, её бесшабашный любовник вовсю осаждал новую крепость. Герцогиня д’Абрантес олицетворяла собой неприступный форт с множеством запоров, самым крепким из которых являлись её острый ум и богатое прошлое. Кто-кто, но эта женщина была превосходной укротительницей богатых повес, привыкших коллекционировать женские сердца, развешивая их на знамени амурных побед. Имевшие дело с герцогиней хорошо знали: мадам д’Абрантес допускала к себе далеко не каждого. А потому слыла сущей врединой. А ещё, как поговаривали, терпеть не могла «легковесных шалопаев» (её выражение), позволявших себе (благодаря смазливому личику) волочиться за дамами намного старше. Ум! Только умная находчивость в диалоге с герцогиней была способна пробить брешь в её сердце.

При всём своём уме, должной смекалке и смелости Оноре не хватало главного – должного опыта. Да, благодаря стараниям мадам де Берни молодой человек кое в чём достаточно поднаторел, но в этот раз вид неприступной крепости его явно смущал. Взять крепкий форт можно либо напором, либо хитростью. А так как напористости не хватало, пришлось действовать хитростью, напялив на себя овечью шкуру. Хотя Оноре и был напуган, из общения с мадам де Берни он всё-таки усвоил, что в отношениях с женщинами безукоризненно срабатывает ещё один фактор – жалость.

Жалость – таранное бревно, разбивающее женское сердце вдребезги. Разжалоби женщину – и ты её быстро покоришь. Именно эти слова любил повторять товарищ Оноре некто Рессон.

– Кому нужен жалкий и никчемный кавалер? – удивился, услышав из уст Рессона подобное, Оноре.

– Неужели не понимаешь? – улыбнулся тот. – У них, женщин, это в крови – защищать и жалеть несчастных…

– А как же рыцарская доблесть, смертельно опасные турниры и прочее?

– Ерунда! Всё ерунда. Хотя, конечно, когда за тебя бьются на турнире или, скажем, на дуэли, это всегда приятно, но всё