Шрифт:
Закладка:
Снуют репортеры всех больших газет капиталистического мира. Из «роллс-ройсов» выгружаются полуголые, в бальных платьях, увешанные бриллиантами «знатные» американки.
Пир задается «на весь мир»…
Белый офицер Дроздовской артиллерийской бригады Т. А. состоит в качестве шофера в услужении у старой девы англичанки-миллионерши, проводящей свои досуги на Лазурном Берегу Франции. Выезжает в «свет» старая дева в обществе дамы – компаньонки и чтицы, русской по происхождению, которая чуть ли не на десять лет старше шофера. Старой англичанке приходит в голову идея осчастливить свою компаньонку и своего шофера… сочетав их узами законного брака. И шофер, и компаньонка упираются. Они далеки от мысли найти друг в друге спутника и спутницу жизни. Но англичанка не унимается. Она призывает шофера и заявляет ему: «Даю за компаньонкой миллион франков приданого. Идет?» Под напором столь неотразимого аргумента сопротивление жениха и невесты сломлено: брак заключен. Миллион франков выплачен.
Т. А. открывает в парижском предместье Нантерр водочный завод. Дела идут отлично. «Русская» водка расходится по всем углам русского зарубежного рассеяния, а хозяин завода, покинув навеки «стан обездоленных», переселяется вместе с супругой в «стан ликующих».
В других случаях по тому же капризу судьбы очутившийся на мостовой Стамбула, на улицах Берлина или Парижа рядовой эмигрант вдруг попадает в водоворот коммерческой жизни с ее пляской миллионов, рвачеством и азартом, получает какие-то подряды или крупные комиссионные, втягивается в спекуляцию и чуть ли не в несколько дней сам становится миллионером. Так случилось с полковником Генерального штаба Д., получившим несколько миллионов комиссионных при какой-то торговой сделке.
То же самое произошло с несколькими дельцами, нажившимися на германской инфляции начала 1920-х годов. Въехали они в Германию без единой марки в кармане, а покинули ее через три-четыре года с миллионами марок, сделавшись владельцами собственных доходных домов в Берлине, Гамбурге, Лейпциге, Дрездене, Франкфурте. То же самое время от времени случалось в Париже, Нью-Йорке, Шанхае.
Пройдемте, читатель, еще немного по рядам эмигрантского «стана ликующих», чтобы составить себе несколько более полное представление о его облике.
В годы экономического подъема в капиталистических странах Париж посещали миллионы туристов; они оставили во Франции только в один из этих годов 2 миллиарда долларов. «Верхушка» туристического потока, состоявшая из американских, английских, аргентинских, бразильских, шведских, голландских и других богачей, пресыщенная жизнью вообще и парижской жизнью в частности, с жадностью набрасывалась на «русскую экзотику».
Ведь в Россию в качестве туриста не въедешь: там, во-первых, «эти ужасные большевики»; во-вторых, «по улицам ходят белые медведи»; в-третьих, «под развесистой клюквой сидят и пьют водку из самоваров эти бородатые, отвратительные русские мужики с дюжиной кинжалов и ножей за пазухой». Не проще ли тут, в Париже, пойти в русскую чайную; узреть там в качестве швейцаров и лакеев русских князей и графов в поддевках, кафтанах, смазных сапогах, а в качестве официанток – фрейлин ее величества; пропустить внутрь несколько графинчиков знаменитой русской водки; прослушать диковинные русские песни о колокольчиках, бубенчиках и тройках; увидеть намалеванные на стенах эти тройки; зайти в находящуюся поблизости русскую антикварную лавку, купить там какую-нибудь вышивку или табакерку, принадлежавшую, как говорят, чуть ли не самому Петру Первому, – и после этого спокойно уплыть за океан в свои Нью-Йорки, Чикаго, Филадельфии, Бостоны, Буэнос-Айресы и прочие грады.
Угадавший причудливые вкусы этих слоняющихся по всему свету и сорящих деньгами бездельников сразу поднимется в гору, если ему посчастливится каким-либо путем получить какие-то оборотные средства, чтобы пустить в ход какое-либо маленькое коммерческое «дело».
Именно в те годы в Париже расплодилось великое множество русских антикварных лавок, ресторанов, чайных, закусочных, комиссионных магазинов и прочей «русской экзотики». Когда годы подъема сменялись годами спада, большинство из них прогорало, но часть выживала, хотя и сокращала «оборот». Их владельцы, бывшие еще недавно официантами, белошвейками, шоферами, сторожами, становились «господами», подъезжали к своим «предприятиям» на «роллс-ройсах» и пополняли собою, пусть временно, «стан ликующих».
Во второй половине 1920-х и в первой половине 1930-х годов в Париже процветало «чайное заведение» с антикварным магазином при нем, принадлежавшее бывшему московскому градоначальнику царских времен Шебеко и петербургскому аристократу князю Куракину. Носило оно громкое название «Боярский терем», находилось в центре «шикарной» части Парижа – на улице де Берри, неподалеку от Елисейских Полей, и держалось исключительно на американской клиентуре. Дела «Боярского терема» шли отлично.
Знатных гостей в гардеробе встречал одетый в русскую поддевку полковник Сергиевского артиллерийского училища Мамушин. Потолки и стены были искусно разрисованы старинными русскими узорами и сказочными тройками по эскизам великого русского художника-миниатюриста Билибина. Официантки были набраны из бывшей петербургской и царскосельской знати. «Пара чаю» стоила 14 франков при номинальной стоимости владельцам «терема» в 1 франк. На эстраде баритон Швайковский и колоратурное сопрано Коротнева под аккомпанемент пианиста Гринберга потрясали заокеанских клиентов ариями из «Садко», «Снегурочки», «Царя Салтана», «Князя Игоря», «Пиковой дамы».
Клиенты млели и от кафтанов, и от троек, и от «пары чая», и от «Снегурочки». Всего этого ведь не увидишь и не услышишь ни в Лос-Анджелесе, ни в Пенсильвании, ни в Вашингтоне!
А когда однажды в «Боярский терем» заявилась великая княгиня Ксения Александровна, сестра Николая II, и когда царскосельские фрейлины, а ныне официантки шебековского «терема», при ее входе отвесили ей полагающийся по придворному церемониалу глубокий реверанс, «знатные» иностранцы кинулись в гардеробную за своими фотографическими аппаратами. Как же тут удержаться от соблазна сфотографировать настоящую сестру последнего русского царя, да притом в обстановке «чайного заведения»? Этакой диковинки во всю жизнь не увидишь ни в Нью-Йорке, ни в Чикаго!
Из чайной клиенты проходили в соседнюю комнату, занятую антикварной лавкой князя Куракина. Было в ней все, что составляло в те времена предмет торговли русских комиссионных лавок. Несколько икон в серебряных ризах, табакерки, старинные гравюры, серебряные ковши и братины, пасхальные яйца, художественная резьба по дереву, бронза и эмаль; сарафаны, платки, вышивки, котиковое пальто и шапочка – последний ресурс умирающей от голода эмигрантской семьи; ордена и знаки отличия царских времен, мундштуки, малахитовые чернильницы и пепельницы; пейзажи березовых рощ и занесенной снегом русской деревни кисти эмигрантов-художников – последняя надежда их авторов «выйти в люди»…
Малограмотные купцы из Калифорнии, акушерки из Иллинойса, скучающие бездельники из Нового Орлеана стояли перед этими «экзотическими» экспонатами и слушали разглагольствования князя Куракина на чистейшем английском языке. Холщовое полотенце, вытканное за год до революции в какой-нибудь Мордвиновке или Бреховке, объявлялось им как историческая реликвия и личная собственность Екатерины
