Павел всё же расслышал, как звякнула бутылка о край дорожной серебряной рюмки. С внезапным раздражением подумал о расторопности и сугубо немецкой практичности своего попутчика. Минутки не теряет даром!

— Я должен вам сообщить, что мы проводим организацию отвоёванных у большевиков областей. Для нас не столь важно, что пройдены тысячи километров: нам нужно не только обеспечить продовольствием наш народ, но и всю Европу сырьём. А для этого надо в первую очередь привести в порядок пути сообщения завоёванных районов.

Родина должна быть в высшей степени благодарна своему солдату. То же самое относится и к солдатам наших союзников. То, чего партия стремилась достичь в мирное время — образования общности народа, — теперь совершено! — Гитлер всё сильнее напрягал голос. — Все немецкие народности принимают в этом деле непосредственное участие. Образование великого германского государства было бы без такого сотрудничества лишь формальным государственным актом. Теперь же оно является историческим документом, подписанным кровью всех участников, и этот документ никогда не потеряет своего значения!..

Овации. Скандирования: «Гитлер», «Великая Германия». Павел Тихонович посчитал, что фюрер наконец покинул трибуну. Но раздались заключительные фразы.

— Таким образом, немецкий народ доказывает всему миру, что он никогда не капитулирует. Всё необходимое для того, чтобы разбить врага, будет сделано! Победить Германию невозможно! Германия и союзники выйдут из этой войны с блестящими победами!

...Глубокой ночью по вагонному стеклу стали постёгивать дождевые струи. Когда экспресс замирал на станциях, отчётливо доносились порывы ветра, обрывки немецких и польских слов. От мысли, что скоро российская граница, Павел растревожился и долго не мог уснуть. То ли от ощущения осенней природы, то ли от дорожного неуюта сжало сердце одиночество. Ещё там, в Берлине, он твёрдо решил, что завернёт в родную станицу во что бы то ни стало. Даже если не окажется в живых родственников, побывает в отчем курене. Что-нибудь от прошлого должно же остаться!.. Больше двадцати лет живя на чужбине, помышлял казачий есаул о возвращении на родину. Но, вероятно, слишком длительной была тягостная тоска, потому что сейчас, когда мечта становилась реальностью, ни душевного подъёма, ни особой радости он не изведал. Ехал к своим станичникам в форме немецкого офицера. Что-то навек отторгло, отчужило от родного подворья, легло глубокой бороздой...

Уже неподалёку от Киева мимо экспресса проволокся состав с открытыми платформами. За невысокими бортиками дыбились кучи чернозёма. С неприятным чувством растерянности Павел посмотрел сквозь мутноватое стекло, невольно вспомнив слова фюрера о том, что «нужно не только обеспечить продовольствием наш народ, но и всю Европу сырьём». Затем, несмотря на возражение соседа по купе, нахмурившись, закурил сигарету. Всё крепче разбирала злость: «Что же это? Даже землю увозят?! Выходит, расправляетесь, господа, не только с большевиками, но и с полями хлебными... Земля не бывает большевистской или нацистской. Она или родная, или — чужая. Сволочи! Что же тогда, собственно, уцелело на родине? Одни могилы казачьи...»

6

— Fraulein, darf ich Sie von Arbeit abhalten.

— Ja, bitte. Was gibt es?[11] — Скрипачка, одетая в длинное чёрное платье с разрезом, улыбнувшись, подошла к краю невысокой эстрады. Товарищи красивого офицера, ужинавшие за ближайшим столиком, не скрывали поощряющих взглядов.

— Darf ich Sie um Walzer bitten!

— In Moment, herr Offizier, ich leider kann nichts[12].

Девушка проговорила это извиняющимся тоном.

— Da magen Sie recht haben. Aber ich so will! Bitte...[13]

Настойчивость немца, очевидно, смутила музыкантшу. Она обернулась к пианисту, молодящемуся брюнету с одутловатым лицом пьяницы, что-то спросила. Тот, продолжая бегать пальцами по клавишам, угодливо заулыбался и кивнул. Девушка положила скрипку на свой круглый стульчик, спустилась в прокуренный зал.

— Wie ist Ihr Name?

Olga.

— О, wunderbar! Darf ich mich bekann machen: Otto[14].

Партнёр отрекомендовался приятным низким голосом и умело закружил партнёршу, несмотря на то, что был грузноват. От его прилизанных светлых волос пахло бриолином.

— Du bist Russin?

— Nein. Ich bin Polin.

— Ich Irene mich mit dir kennen zu lemen. Verzeihung, ich komme aus dem Takt.

— Das macht nichts[15].

Когда музыка стихла, Отто, не выпуская руки своей симпатичной, стройной избранницы, указал на свободное место за столиком:

— Du werdest es mir nicht iibelnehmen, wenn ich vorlege ein Weinglas mit uns trinken?

— Aber ich arbeite!..[16]

Украдкой поправив чёрные выкрашенные волосы, собранные на шее заколкой, девушка подошла вслед за офицером. Его сослуживцы поднялись и представились: Эрнст и Петер. Оба были невзрачные, узкоплечие, изрядно захмелевшие. И пялились на хорошенькую музыкантшу откровенно завистливыми глазами. Взяв её руку, мокрогубый Петер поцеловал запястье и невнятно сказал:

— Wir horen mit grossem Vergniigen, wie Sie Violine spielen[17].

Отто, наливая вино в рюмку, стоящую перед чистым прибором, перебил:

— Aber ich will einen Toast auf Olga ausbringen![18]

Офицеры дружно чокнулись с девушкой, разом опрокинули рюмки со шнапсом. Она же, морщась, отдельными глотками выпила крепкий вермут и быстрым движением приткнула рюмку на край столика, с усилием улыбнулась.

— Hat es dir geschmekt?

— Ausgezeichnet! Aber ich muss arbeiten. Danke schon.

— Wir warten![19]

Девушка поднялась на эстраду и взяла скрипку. Пианист разболтанной походкой лабуха[20] вплотную приблизился к ней и предупредил:

— Кончай шустрить. Шпилим, пока масть идёт...

Затем обернулся к худосочному гитаристу и толстяку барабанщику:

— В ля миноре — «Глазки».

Оркестрик дружно заиграл танго. Скучавший на краю сцены певец снялся со стульчика. Бывший актёр музкомедии, напудренный, нарумяненный, в клетчатых брючках, обтягивающих вертлявый зад, вступил томным тенором:

Как незабудки, в тени рэсниц блестят твои гла-аза.

И не забуду я их никогда!

И днём и ночью глаза твои я вижу прэ-эд собой.

И я тэпэрь уже всэцело их и твой!

На танцевальной площадке стало тесно. Когда же прозвучал заключительный аккорд, скрипачка, глянув в зал, вдруг побледнела. Ответила кивком на приветственный жест барышни, уводимой к дальнему столику офицером в гестаповском мундире. По требованию развеселившейся публики грянули «Катюшу». Скрипачка почему-то сбивалась, хотя мелодия была проста.

Воспользовавшись перерывом, когда партнёры курили в «скулежке» — смежной со сценой комнатке, скрипачка поспешно прошла в туалет. Под струёй крана намочила ладони и, охладив их, приложила к вискам. От вина с непривычки кружилась голова. Стукнула дверь. Та самая барышня, с высокомерно-насмешливым взором, в лёгком шифоновом платье, всхохотнула:

— Приветик, подруженька!

— Здравствуй,