борода, худощавая жилистая фигура и жесткое выражение лица, свойственное всем азиатам. Преважно восседая на верблюде, проезжает мимо киргиз, с широкими скулами, глупым добродушным лицом. Над ним смеются: он — кочевник, приехал за 100 верст продать пару овец, а взамен купить чаю, сахару, новый халат для себя и горсть бисера для жены или дочери. Там вдали показалась белая чалма и яркий блестящий халат — это бухарский купец, приехавший сюда, чтобы надуть хивинского купца и в случае удачи накупить рабов. В той же толпе, не глядя по сторонам, едет всадник на кровном коне, и толпа почтительно жмется к сторонке. Это нелюбимый всеми туркмен-иомуд; чуть что не по нем, он обнажит саблю, и горе обидчику. Следом за ним пробирается осторожно маленький человек, с хорьковыми бегающими глазками и кошачьими ухватками: это, конечно, персиянин, верная добыча в набегах туркмен. Из персиян-то главным образом и пополнялся невольничий рынок в Хиве, откуда уже рабы раскупались на все четыре стороны, по вольной цене, как скот. Русские пленники, попадавшие сюда чаще всего с рыбных промыслов на берегах Каспия, продавались от 200 до 400 рублей, персияне шли вдвое дешевле. О судьбе этих страдальцев уже было в своем месте рассказано. Сколько было радости, когда они только заслышали о приближении русских! И первым распоряжением русского «сарда- ря» было освобождение рабов: особые глашатаи всенародно возвещали на улицах и площадях именем Белого Царя освобождение всем рабам, у кого бы они ни находились. У Маш-Мурад-Диван-Беги их оказалось 400 человек. Многие из пленников приходили в наш лагерь, показывали рубцы на подошвах и раны на икрах, куда был насыпан мелко изрезанный конский волос. Вскоре после освобождения открылась война между рабами и хозяевами, причинившая немало хлопот временному совету, заправлявшему делами ханства.

Через несколько дней после занятия Хивы возвратился из бегства хан и представлялся русскому сардарю. Генерал принимал его перед своей палаткой, на мощеной кирпичной площадке, устланной коврами. Когда хан подъехал к своему же дворцу, то слез с коня и смиренно шел пешком; поднявшись на площадку, он, по хивинскому обычаю, уселся на ковре, поджав под себя ноги. По виду это был крепкий и грузный мужчина, без малого сажень ростом, в нарядном ярко-синем халате, без оружия. Хан сидел с поникшей головой, едва осмеливаясь взглянуть на русского генерала.

Тут каждый присутствующий был свидетелем победы ума над грубой силой, превосходства военного искусства над первобытным способом войны. Во времена рыцарства этот могучий великан мог бы разметать сотни врагов, а теперь последний русский солдат, пожалуй, был сильнее его.

— Так вот, хан, — сказал Кауфман, — вы видите, что мы наконец пришли вас навестить, как я вам и обещал три года назад.

— Да, на то была воля Аллаха!

— Нет, вы сами были причиной этому, Если бы вы послушались моего совета, делали то, что я вам говорил, то никогда не видели бы меня здесь. Но перейдем к делу. Что вы думаете теперь предпринять?

— Я предоставляю вам это решить. Мне же остается пожелать одного — быть слугой великого Белого Царя!

— Очень хорошо. Если хотите, вы можете быть не слугой, а его другом. Это зависит от вас. Великий Белый Царь не желает свергать вас с престола. Он слишком велик, чтобы мстить вам. Он показал свое могущество и теперь хочет вас простить.

— Я знаю, что поступал очень дурно, — ответил хан. — Мне давали дурные советы. Вперед я буду знать, что мне делать. Я благодарю великого Белого Царя и славного ярым-падишаха (полуцаря) за их великие милости ко мне. Я всегда буду их другом.

— Теперь вы можете возвратиться в свою столицу. Скажите своим подданным, что русские не разбойники и не грабители, а честные люди. Они ничего не тронут, ни их жен, ни их имущества. Пусть мирно живут и занимаются своим делом.

Затем хан уехал.

После того он бывал еще много раз вместе со своим братом и однажды присутствовал на смотру русских войск. С каким любопытством, с каким удивлением смотрел он, когда проходили мимо наши солдаты твердым мерным шагом, под звуки музыки. Особенно удивительно ему казалось, когда войска дружно, как один человек, отвечали на приветствие генерала: «Рады стараться, ваше превосходительство!» Этот отклик поражал его своей необычайностью; он казался ему чем-то волшебным. «Так вот, — думалось ему, — урусы, которые покоряют мусульманские народы! Одна их горсть валила в Самарканде целые полчища правоверных, несколько сотен взяли приступом великий Ташкент с его стотысячным населением, а теперь, — много ли их тут? — хозяйничают у меня, как дома!..» Так думал хан, пока проходили мимо него стройными рядами славные русские войска.

Кауфман хорошо понимал, что удар, нанесенный Хиве, пропадет бесследно, если не припугнуть туркмен-иомудов, кочевавших по ту сторону Аму. Они не платили хану никаких податей и, если читатель помнит, обязаны были только выставлять конное ополчение для защиты страны. Пользуясь своей силой, туркмены держали хана в руках и, конечно, по удалении русских войск, могли заставить его нарушить договор. Для ознакомления с этим племенем, равно и для сбора контрибуции, которой их обложил Кауфман (300 тыс. рублей), выступили из Хивы два отряда: оренбургский — на Куня-Ургенч, другой, генерала Головачева — из 8 рот при 10 орудиях и всей конницы — к Хазавату. Здесь Головачев узнал, что иомуды не только не приступают ко взысканию контрибуции, но даже намерены отразить русских силой. Тогда он двинулся вглубь их кочевий, к Змук-ширу и Ильялы. В начале июля авангард из пяти сотен казаков, с ракетной батареей, нагнал большой туркменский караван, причем отбил скот, арбы, а иомудов загнал в речку, где их много погибло; в то же время отрядом Головачева все попутные жилища и запасы предавались огню.

В ночь на 14-е число отряд расположился на ночлег у брошенного села Чандыр, окруженного садами. Сотник Каменецкий, с 8 казаками, выехал для проверки сторожевой цепи. За версту от бивака он встретил свой пост, отступавший к лагерю: «Держаться не могим, — доложил урядник, — он одолевает!» «Пустяки, братцы, шашки вон, за мной!» — скомандовал лихой сотник и бросился в объезд кургана, только что покинутого урядником; но тут же налетел на партию иомудов, которые моментально изрубили его и всех казаков. Подскакал резерв, но уже нашел лишь обезглавленные трупы: с одного маха страшные удары острых как бритва ятаганов поснимали головы. Это событие горестно отозвалось в сердцах доблестных казаков. Ночь прошла спокойно. За час до утренней зари отряд снялся с бивака и только что стал вытягиваться по дороге на село Ильялы, как туркмены,