– Тогда прикончи меня. Ты добился, чего хотел, занял мое место и вдоволь поиздевался надо мною. Какой теперь от меня прок?

– Совершенно никакого, братец. Но вот досада: пока жив Ворон – не аватар, а сам бог, – тебе можно умереть не иначе как через самопожертвование. Сгинешь ты, сгинет и Ворон. Поскорей бы.

Ты закусил губу, чтобы подавить изумленный возглас. Я тоже с нетерпением ждал смерти бога. Гибал хотел не просто взойти на скамью. Он намеревался убить Ворона из Ирадена.

Убить бога.

– Вы оба обречены, – разглагольствовал Гибал. – Никакими молитвами и подношениями Ворона не спасти. Только твоя смерть вдохнет в него силы. Ручаюсь, он горько раскаивается в своем решении свести все к одной-единственной жертве.

– Заблуждаешься, – возразил отец Мавата. – Ворон – могущественный бог, способный стереть тебя с лица земли.

– За последние сто лет Ворон не сделал для Ирадена ровным счетом ничего. Вот кто, – Гибал кивнул на дубовую створку, – питает нас все эти годы.

– Врешь, – простонал Глашатай.

– Нет, братец. Ворон давно исчерпал силы, не отрицай. Если ты не догадывался об этом до того, как взойти на скамью, то лишь потому, что, обуреваемый жаждой наживы, не удостаивал вниманием корабли, пересекавшие пролив, и не странствовал дальше границы, где снимал скальпы с вербов. Потом, когда все открылось, а открылось оно в ту самую секунду, когда ты спустился сюда и узрел его, – Гибал вновь кивнул на дверь, – что ты предпринял? Правильно, ничего. Хотя мог бы решить проблему моим способом – свернуть шею полудохлой птице и дождаться смерти бога. А мог бы подсуетиться еще раньше и, сделавшись Глашатаем, разбить яйцо, заменив его обычным.

– Зачем? – недоумевал отец Мавата. – Без Ворона не будет Глашатая. Кто тогда защитит Ираден?

Гибал громко фыркнул, но скрежет из моей темницы заглушил его «пфф!».

– Напрасно тревожишься за титул, братец. Никто не захочет менять систему, не захочет терять власть. Распорядительному совету плевать на Ворона, их больше заботят всякие мелкие дрязги, Обитель Безмолвных ничем не лучше. Впрочем, у них есть чему поучиться! Сам посуди, лес за много веков не сотворил и не изрек ничего существенного, но народ по-прежнему тащит ему подношения, а Обитель диктует нам свои порядки. Хотя, бьюсь об заклад, бог, на котором зиждется их влияние, давным-давно покойник. А как только он, – Гибал ткнул пальцем в дверь, – перестанет делать то, что делает, – а он, к твоему сведению, выполняет работу Ворона, – как только наделивший его могуществом бог умрет, мы призовем стороннего бога, в идеале – нескольких, которые с радостью займут его место в обмен на преданную паству. Ты хоть представляешь, сколько ретивых оголодавших богов рыщут по свету в поисках пристанища? Кое-кто из них в курсе, что творится в Ирадене, и уже много десятилетий подряд мечтает воцариться здесь. Если бы не мое вмешательство, они напали бы на нас, едва иссякла бы сила Ворона, едва эта штука прекратила бы вращение. Но теперь я Глашатай, я не допущу такого исхода.

– Ты не Глашатай, – возразил отец Мавата.

– Формально – он самый.

Пленник молчал. Гибал только пожал плечами и заглянул в соседнюю залу. Понаблюдав за мною пару минут, он зашагал вверх по лестнице и вскоре скрылся из виду.

Убедившись, что опасность миновала, ты выбрался из-за груды костей и, по-прежнему сжимая в кулаке продолговатый предмет, на ощупь двинулся к лестнице. Сверху не доносилось ни звука. Нашарив первую ступеньку, ты опасливо спустился и замер, едва рука коснулась воды. Площадку вновь затопило, и, судя по твоей реакции, пуще прежнего.

При строительстве башни Ворон, из известных лишь ему (хотя легко вообразимых) побуждений, желал сохранить в тайне содержимое подклета. Вместе с тем ему хотелось иметь туда беспрепятственный доступ. Ворон действительно заявил, что всякому, кроме него и Глашатая, путь в подвал заказан. Заявил так, чтобы известие распространилось по всей крепости. Иногда одного страха достаточно. Для пущей надежности существует караул.

И вода. С каждым приливом лестницу затапливает. Человек беспечный неминуемо погибнет, а осторожный… Если в двух словах, богу легче устранить нарушителя, когда под рукою есть чем устранять.

Вода стремительно прибывала. Осознал ли ты, что начался прилив? По всей видимости, да. Опустившись на четвереньки, под оглушительный стук сердца, ты преодолел затопленные ступени, пересек площадку и устремился туда, где брезжил тусклый свет. Солнце уже позолотило каменные плиты. У самой крыши ты замер и навострил уши.

– Не ты ли учил, как важно не упустить момент? – раздался сердитый голос Оскеля. – Не ты ли велел разобраться с ним, если не согласится по-хорошему?

– А по-хорошему он бы не согласился! – вторил брату Оким. – Заносчивый, дерзкий…

– Вот мы и постарались от него избавиться, – перебил Оскель.

– Плохо старались, – укорил третий голос, Гибала.

– Мог бы и поблагодарить! – взвился Оким. – За все это время он ни разу не высунулся из своей конуры. Значит, не так легко отделался. Все мозги ему отбил, не иначе. Сам виноват. Сломал мне нос!

– А меня ранил, – вклинился Оскель. – Впрочем, он всего лишь пешка. Мават – вот главная проблема. Его не зарежешь в темном переулке.

– Но очень хочется, – кровожадно поддакнул Оким.

– Эоло вы тоже не смогли зарезать, – напомнил Гибал.

– Кто знал, что он такой шустрый?! – оправдывался Оскель.

– Ладно, забудь, – отмахнулся Гибал. – Ты прав, основная проблема в Мавате, им и займемся. Только действовать надлежит аккуратно. Сиди он и дальше в своей комнате, сердитый на весь мир, избавиться от него не составило бы труда. Теперь, когда он открыто бросил мне вызов, убрать его по старинке не получится, чтобы не навлечь на себя гнев всей Вастаи.

Он сокрушенно вздохнул:

– Бросаться в такие крайности, не боясь выставить себя испорченным, капризным ребенком, недостойным скамьи… И ведь не успокоится, пока не добьется своего.

– Не успокоится, – подтвердил Оким. – Пока не добьется.

– Он не понимает, что своими выходками может сподвигнуть народ Вастаи на бунт против Глашатая, – все больше распалялся Гибал. – А подавить бунт без утратившего могущество Ворона будет непросто. С Вороном или нет, мятеж выйдет боком и мне, и Мавату, который то ли не осознает этого, то ли отказывается признавать. Весь в отца! И чем дольше он торчит на площади, тем больше людей переметнется на его сторону или усомнится в моем праве на скамью до того, как я приберу всю власть к рукам. Чем быстрее я расправлюсь с ним, тем лучше, но паника и спешка сослужат