Он присматривался к Алисии во время бесконечных репетиций и уже почти сочинил хитрый план, как её затащить вместе со съёмочной группой в Чикаго, когда узнал, что она едет сама. Добровольно. Редкая удача.

Он задавал ей каверзные вопросы и впитывал каждое сказанное слово. Ставил её в тупиковые ситуации, чтобы посмотреть на реакцию. Потом анализировал произошедшее. Он выжидал, время от времени подогревая её интерес и заводя другие ничего не значащие интрижки по ходу. Знал, что может продолжить игру в любой момент, и не торопился. Он был так доволен собой, что не заметил как заигрался. Он думал, что всё контролирует, поэтому был обескуражен, когда она прогнала его утром после того, как они провели ночь вместе. Такого он никак не ожидал. Он был уверен, что всё рассчитал правильно. Он же видел её глаза, её страсть — он не мог ошибиться!

И тогда он почувствовал себя одиноким и преданным, как будто это она его обманывала, а не наоборот. Больше всего в жизни он ненавидел именно это чувство — одиночества и неприкаянности по отношению к большому странному миру. Он снова почувствовал, как внутри разверзлась бесконечность, которая хочет его поглотить. В такие моменты ему казалось, что он теряет всякие опоры и болтается в пространстве, словно миниатюрный болванчик на зеркале заднего вида. Понадобилось время, чтобы успокоиться и снова поверить в то, что она вернётся, придёт сама. Они всегда возвращались.

Шли дни, недели, но она не объявлялась. И он вытеснил её образ. Это оказалось несложно. Он умел переключаться.

Всё шло хорошо, пока они не увиделись на предпросмотре «Останусь светом». Он вошёл в зал уже после того, как свет погас, оглядел кресла и увидел её. Щёки Алисии поблескивали в неверном свете экрана. Она плакала. Плакала вместе с Чарли, лицо которого — лицо самого Тома — в этот момент висело над зрителями крупным планом. Захотелось уйти, убежать, оказаться где-нибудь подальше отсюда. Но Том не мог пошевелиться, так и остался сидеть пригвождённым к креслу до самых титров.

Она изменилась. Он понял это в тот самый миг, когда зажёгся свет и их взгляды встретились. Ноги сами понесли к ней. Он разглядывал её во все глаза, пока они говорили в коридоре. Что-то неуловимое. Что-то почти нереальное. Что-то новое, что ему просто необходимо было исследовать — вот чем была Алисия Разумовски в тот день. Он всё ещё пребывал в иллюзии, что всё контролирует. Наивный.

Том дёрнул щекой в кривой ухмылке, вспоминая эту наивность.

А потом она снова повела его кататься. Он ненавидел ролики, но она была так счастлива. Так искренне его целовала. Он наблюдал издалека, отчаявшись угнаться за ней. Эта картинка так и стояла теперь перед глазами: Алисия лёгкими плавными движениями будто бы закручивает вокруг себя невидимые энергетические вихри. Это было так красиво, мощно и опасно, как наблюдать вблизи смерч. Любой, кто попадёт в эпицентр, не выберется. Только когда буря отдаст пространству всю свою энергию и растворится в нём, будет возможность передохнуть и оценить ущерб. В тот день впервые пришёл страх того, что он уже захвачен этим ураганом. А затем первое смутное понимание, что он теряет контроль. В том, что рождалось внутри, было так много ещё неназванного и непознанного, но уже необратимого.

Зачесалось лицо, Том провёл по щеке рукой, стирая солёные капли.

Но он отказывался сдаваться. Он должен был разложить по полочкам личность Алисии. Разбить на атомы её харизму, понять до конца суть. Он верил, что тогда и только тогда её обаяние перестанет действовать на него. Тогда он легко сможет от неё избавиться, перестанет мучиться. Он считал себя рациональным человеком. И как рациональный человек понимал, что подобная увлечённость объектом исследования тянет на одержимость. Но всё ещё верил, что сможет победить.

Нынешний Том считал, что тот, кого он прежде называл практичным реалистом, был обыкновенным трусливым самоуверенным нарциссом. И встреча с Алисией была началом его долгой и мучительной смерти.

— Ты действительно хочешь, чтобы я к тебе переехала? — спросила Алисия. Он решил форсировать события и после второй совместной ночи завёл речь о переезде. — Зачем?

Она смотрела своим проникновенным взглядом в самую глубину.

— Я просто хочу просыпаться с тобой в одной постели каждое утро.

Это была ложь. Он сказал это, потому что знал: девушкам приятно слышать что-то в этом роде. По крайней мере, любой другой из них было бы приятно. Алисия склонила набок голову и смотрела на него. Ему стало страшно. Сейчас она увидит, она всё поймёт. Она узнает. Она видит его насквозь. Она откажется. Она должна отказаться. Ведь она не может не понять, что он хочет посадить её в тюрьму, изолировать от всего и всех и препарировать, как жалкую зверушку, расчленить. Том помнил, как сам испугался этого кровожадного слова, которое почему-то всплыло в мозгу. Ни тело, ни сознание не вмещало её объём. Это обескураживало. Он беззвучно молил, чтоб она отказалась.

Алисия согласилась. Обдумывая её бесхитростное согласие позже, он пришёл к выводу, что будь она чуть менее наивной и чуть более осторожной, ничего бы не получилось. Он бы смог заставить себя снова переключиться, забыть о ней. Тогда это ещё было возможно. Пытаясь поймать её на живца, он сам оказался в смертельной ловушке: не рой яму другому. Точка невозврата была пройдена. Локомотив их отношений стремительно набирал скорость. Следующая станция — смерть и отчаяние.

Том закрыл глаза. Слёзы возобновили свой труд. Это нечестно. Он только-только перестал лгать. Он наконец-то стал относиться ко всему по-настоящему, серьёзно, вдумчиво. И в этот самый момент она покинула его. Он со злостью ударил по подлокотникам кресла, резко встал и стал мерить шагами периметр сада.

Она вошла в его дом. Дверь захлопнулась. Они оказались в ловушке. Он падал в бездну и не мог это остановить. Просыпался по ночам, глядел, как она спит, и успокаивал себя увещеваниями о том, что это временно. Что наваждение пройдёт, оно всегда проходит. Ведь это не первое его увлечение в жизни. Стоит только подождать…

Том вздохнул, потёр глаза. Предатель мозг то и дело подсовывал более поздние воспоминания. О том, как он снова и снова просыпается ночью и хватает рукой пустоту в том месте, где когда-то была она. И пугается всякий раз, что её существование — всего лишь сон, мучительное иллюзорное наваждение, насланное на него за все грехи. Все те дни, недели, месяцы, что они были в разлуке, слились