– Почему? – удивилась я.

– Потому что всё, о чем рассказали по телевизору, уже не является тайной. А Коля – тайна и загадка. И никто толком не знает, где он живет. Здесь, в деревне, только два жилых дома. Бабушкам я тоже продукты вожу, помогаю, про Колю говорю, что брат мой, немного не в себе…

– Какая история!.. – засмеялась я. – Ты серьезно? Зачем?

– Так надо. Хотели мы подальше Колю упрятать, да он без корней своих не может, да, Коль?

– Ну да… – Художник вздохнул. – Давайте я вас чаем напою, я в лесу первых орехов набрал, зеленые совсем еще, но сладкие.

– Вот, видишь, какой он чудак человек, я ему коробками продукты вожу, а он в лесу орехи ищет. А где Йор? – Отец оглянулся. – Куда он подевался? Пойду-ка поищу, спрятался где-то, наверняка в телефоне сидит.

Отец быстро спустился по лестнице, а я осталась в мастерской с Николаем. Он молчал, стоя спиной к окну. Я видела его лицо не очень хорошо. А он рассматривал меня на свету.

– Как-то мне тревожно за тебя, – наконец сказал он. – Я, пожалуй, тебя напишу, если не возражаешь… – Он взял подрамник с натянутым холстом и поставил перед собой на мольберт. – Ты правда так похожа на Толю. Но в тебе есть что-то иное… Интересно бы вас вместе написать. Рядом… или, наоборот, напротив друг друга… У вас хорошие отношения?

– Мы только вчера познакомились по-настоящему, – засмеялась я.

– Правда? А кажется, что между вами есть связь… – Николай, разговаривая со мной, быстро набрасывал мой портрет. – Ты ведь не встретила еще своего человека, правильно?

Я немного смутилась. Что он имеет в виду? Любовь?

– Наверное, нет.

– Но рядом с тобой кто-то постоянно есть… Сейчас… – Николай, глядя даже не на меня, а в сторону, в угол мастерской, как будто послушал что-то, слышное ему одному. – Да, есть. Причем двое, правильно. Один – старше, худой, второй – младше или ровесник, но совсем инфантильный… Оба высокие, довольно нескладные… Не друзья… И как-то все негармонично. Особенно с тем, кто старше… Или нет, со вторым тоже не очень. Дисгармония.

Я стояла, замерев. Это что? Он каким-то образом узнал про Кащея и Гену? Но это невозможно. А тогда что? Он ничего не знает, видит меня в первый раз и всё про меня рассказал? Как это может быть? Куда он смотрит, что слушает?

– Да… – продолжал он. – И еще двое… или это один человек? Нет, нет… все-таки двое… Мама и бабушка? Нет… Отец и мать? Родители? – Он удивленно посмотрел на меня.

– Ну да, мама и папа, – проговорила я.

– Хорошие отношения, теплые, да? Но расстояние между вами есть… гм…

– Как вы это понимаете?!

– Чуть-чуть повернись… – попросил меня Николай. – Да, вот так, чтобы свет падал…

Он больше ничего не говорил и еще некоторое время молча рисовал. Потом вдруг нахмурился, посмотрел на меня, как будто опять услышал что-то и отодвинул от себя мольберт.

– Нет, – ответил он словно кому-то, кого я не видела. – Нет, – повторил он, глядя на меня.

– Можно взглянуть? – Я быстро подошла и успела увидеть набросок, хотя он и попытался загородить его собой.

– Не надо.

– Почему?

Я успела увидеть, что на портрете, который он начал набрасывать, я стою в полный рост, как будто меня резко остановили на бегу. Я оглядываюсь, смеясь или удивляясь – это в наброске еще непонятно… И у меня осталось очень тревожное ощущение от этого рисунка.

– Почему так?

– Всё, пойдем. – Николай решительно открыл дверь и подождал, пока я выйду.

Мне стало как-то не по себе. Такие яркие прекрасные картины, а сам художник странный, и я бы не назвала его солнечным человеком, а еще он всё про всех знает или чувствует… Вот и сейчас, что он такое почувствовал про меня, почему даже от быстрого наброска появилось ощущение опасности, тревоги?

– Ну, как вы, поговорили?

Нам навстречу шел отец, за ним, не очень довольный, плелся Йорик, увидев меня, мальчик бросился ко мне, как будто не видел меня год, обнял, взял за руку.

– Коля, вот деньги. – Отец протянул художнику несколько пятитысячных купюр.

– Да куда мне столько! – отмахнулся тот. – Ты же мне всё привез! У меня продуктов – запасы на случай голодовки!..

– Пусть будет, краски новые купишь, в город можем съездить. Ну и вообще. Я же продаю твои картины. Я тебе говорю – ажиотаж. Пиши.

– Не могу так быстро, Толя.

– А ты не быстро, ты потихоньку пиши и каждый день.

– Хорошо, – кивнул художник. – Только я по-другому работаю. По-разному, точнее. Иногда не пишется. Не знаю ничего. А иногда не замечаю, как вечер настал.

– Ладно… – Отец улыбнулся. – Ну, что скажешь про мою дочь? Хорошая девочка, правда? Вот хотел тебе ее показать.

Николай взглянул на отца каким-то странным взглядом, так мне показалось. Как если бы тот говорил совсем другое. Ведь отец сейчас сказал такие простые человеческие слова и очень искренне. А Николай почему-то смотрел на него то ли с недоверием, то ли с опаской… Или я все это придумывала?

– Пойдем, нашу речку покажу, – сказал Николай. – Самое красивое место во всей области. Сюда повадились было ездить фотографировать свадьбы, даже дорогу стали улучшать, а то все застревают. Но весной речка разлилась и так подмыла дорогу, что передумали.

– И с речкой мы договорились, видишь, – подмигнул отец. – Зачем здесь толпы людей? Пусть место сохранится нетронутым. Коля – это жемчужина, я ее берегу. Я еще другим художникам помогаю, и художественную школу открыл для детей, но Коля – особое дело.

Николай кивнул, как-то отстраненно. На самом деле я понимаю, почему отец говорил, что он долго не мог поверить, что человек, сидевший у монастыря – автор картин. Чуть замедленно говорящий, насупленный, с виду совсем закрытый и сумрачный человек пишет солнечные, брызжущие светом картины, на которые хочется смотреть бесконечно. В них тепло, радость, свет, завтрашний день. А в нем самом – грусть и сомнения.

Задуматься мне не дал Йорик, который шел рядом со мной и все время что-то спрашивал и требовал ответа. Я не очень умею разговаривать с маленькими детьми, но выхода не было, я отвечала, тем более что мальчик мне на самом деле понравился, и я чувствовала, что мы – близкие родственники.

У реки отец хотел нас всех сфотографировать, но Николай тут же отошел в сторону.

– А, я забыл! – засмеялся отец. – Да, Коля не фотографируется.

– Почему? – удивилась я.

– Когда где-то появляется мое изображение, я как-то плохо себя чувствую, – пожал плечами художник.

– Я же говорю – чудак человек! Ладно, сфотографируй тогда нас всех троих. Зря