Шрифт:
Закладка:
Я прислонилась к нему. Какой-то ненужной суетой мне показались все наши дела. Главное для меня сейчас здесь. Странное чувство, странное… Как будто я помню, как мы с ним гуляли, он рассказывал мне, почему звезд так много и почему солнце зимой не греет… Ведь этого никогда не было. И еще я помню, как мы сидим у моря, у самой кромки, вытянув ноги… Под ногами – камушки, много красивых камней, я ищу зеленые и розовые, а отец придерживает меня, чтобы меня не смыло набегающей волной, и мы смеемся… Значит, я очень маленькая. Совсем-совсем…
– Сколько мне было лет, когда вы расстались с мамой? – спросила я.
– Ой, Машенька, – с шутливым испугом отмахнулся от меня отец. – Не надо сейчас о грустном… Смотри, какая красота! Поговорим потом, у нас ведь много времени. Целая вечность впереди…
Как я потом вспоминала эти его слова… А тогда я кивнула – нет, значит, нет. Я не привыкла клянчить и уговаривать. Может быть, еще поэтому я так несерьезно отношусь к Гене – потому что он постоянно что-то выклянчивает: лайки под своими фотографиями, комментарии с комплиментами под своими песнями, признания в любви… Разве можно требовать и выклянчивать признания в любви? Тем более любви, которой так очевидно нет… Гена, наверное, чувствует, что между придуманным им самим образом и настоящей мною общего немного, и нервничает, постоянно нервничает.
– Смотри! – Йорик, который шел впереди, подбежал ко мне и протянул на ладони лягушонка. Чтобы тот не выпрыгнул, Йорик довольно сильно прижал его пальцем, так, что я видела только дергающиеся коричневые лапки.
– Зачем… – начала я.
– Мы таких ели! Мне целую тарелку дали… гадость… я не ел…
– Выпусти, пожалуйста, существо. И больше так не делай.
Я с удивлением почувствовала в себе старшую сестру. Вот чудеса… Я одна у родителей, это же аксиома…
– Хорошо, – послушно кивнул Йорик и спрятал руку с лягушонком за спину.
– Коля, мы поедем, еще большая программа, у меня дела, у Машеньки дела, но мы надолго не прощаемся. А ты начинай писать наш портрет, хорошо? Ведь бывают же парные портреты?
Я опять успела поймать этот взгляд Николая – то ли испуганный, то ли непонимающий… Сложный взгляд. Он неопределенно кивнул.
– А фотографию ты сделал, с которой писать?
– Я же не пишу с фотографий, Толя…
– Ну что ж, придется. У меня нет времени позировать. Со старого портрета моего спиши…
– Как? – искренне удивился художник. – Время же прошло. Ты стал другим…
– В чем?
– У тебя взрослая дочь появилась…
– Так, ладно, давай без мистики, дочь у меня всегда была, и я об этом прекрасно знал.
– Вот тут появилась… – Николай провел у себя по груди.
– Пообщаюсь с ним – и пару дней сам не свой, – улыбаясь, повернулся ко мне отец. – То о смысле своей ничтожной жизни думаю, то о том, что я неправильно делал и делаю. Хорошо, что это потом проходит.
– А у меня не проходит никогда, – пробормотал художник, так, что я слышала, а отец – нет.
– Что? – повернулся он к Николаю.
Тот лишь махнул рукой и тяжеловатым шагом, но очень энергично пошел вперед.
– Так… – Отец неожиданно выжал газ и рванул вперед на машине, как самый заправский гонщик. Только я никогда не была внутри машины гонщика. – Что? Боишься? Не бойся. Машина у меня умная, а я еще умней. У меня ни одной аварии на ней не было.
– А раньше? – осторожно спросила я, пытаясь увидеть в нем того худощавого человека с рыжими усами с фотографии.
Ведь это он? Почему-то я сейчас вспомнила именно эту фотографию, как бережно он меня держал и растерянно смотрел на человека, который фотографировал. Интересно, кто еще встречал меня из роддома? Кто-то же сделал это фото? Дедушка, мамин отец, веселый профессор, от которого нам с мамой, как говорят, достался легкий и смелый нрав? Прилетел из Архангельска, чтобы встретить растерянную и счастливую маму и меня? Или папины родители, о которых он обмолвился как-то невнятно и больше не возвращался к разговору? Почему-то спрашивать этого я сейчас не стала. У отца было такое хорошее настроение, и оно невольно передавалось мне.
– Раньше… Раньше было раньше… а теперь всё по-другому. Я люблю рисковать. Но меру знаю. Ну, как тебе Николай? Потрясающий человек, правда? Я к нему езжу не только за картинами. Он ведь с виду смурной, а на самом деле полон энергии. Иначе неоткуда было бы взяться таким пейзажам и портретам. Он иногда наполняет человека на портрете силой, которой у него нет. И вот поверишь – кого напишет, у того как-то всё лучше в жизни становится. То здоровье поправится, то дела в гору пойдут.
– А если дела у этого человека не очень правильные, они тоже в гору идут? – спросила я.
Йорик засмеялся, хотел участвовать в разговоре и, наверное, ничего не понял. Оттого, что он такой очаровательный, его мальчишеская глупость не сильно раздражала, но я все-таки выразительно покосилась на него.
– Как ты различаешь дела правильные и не очень? – тоже засмеялся отец.
Какое приятное свойство! Я, пожалуй, не встречала взрослого человека, который так много бы смеялся. Ему на самом деле смешно, или это такое удивительное отношение к жизни? Отчего мама не стала с ним жить? Почему-то у меня теперь четко оформилась эта мысль, не знаю, каким образом. Я теперь почти точно была уверена, что это именно она не стала жить с отцом, а не он ушел, как чаще бывает. Не стала жить с таким уверенным, сильным, веселым человеком. Странно. За один этот веселый и легкий нрав можно было бы простить ему многое. Если, конечно, нужно было что-то прощать.
– Куда мы едем? – спросил Йорик, поскольку отец резко свернул в город, а не домой. Я запомнила дорогу.
– Секрет! – подмигнул отец. – Вам понравится, особенно Машеньке. А кое-кому будет полезно увидеть, что бывает, когда хорошо учишься и уважаешь родителей, всех, которые есть, да, Машенька? – Он посмотрел на меня с такой теплотой и любовью, что у меня как-то сжалось сердце. Всё это невероятно. Просто невероятно. Я ведь сейчас никак не предаю родителей? Я же не виновата во всей этой ситуации? Я помотала головой. Нет, я не справляюсь с такими размышлениями, посоветоваться не с кем. Не с Кащеем же мне откровенничать. И не с самими родителями…
«Я жду тебя в гостинице. Нужно
