Их взяли на рассвете.

24 апреля 1849: доклад министру

Эта архивная папка насчитывает 221 лист и называется длинно: «Разные сведения по производимому делу о злоумышленных действиях Титулярного Советника Буташевича-Петрашевского и его сообщников. Донесения Действительного Статского Советника Липранди Господину Министру Внутренних дел. С 24 Апреля по Декабря 1849 года и некоторые другие бумаги».

Так озаглавлен второй том документов, о которых уже шла речь. Том этот, как и предыдущий, находится в рукописном собрании Российской государственной библиотеки[197].

Князь А.Ф. Орлов

Посмотрим на крайние даты. Бумаги охватывают период с момента ареста петрашевцев и, очевидно, до самого дня их «казни» – в декабре 1849 года. Отстранённый от главных следственных и судебных процедур Липранди (к этой печальной истории мы ещё обратимся) продолжает внимательно наблюдать за развитием уже не зависящих от него событий. Он терпеливо накапливает относящиеся к процессу бумаги, облегчая тем самым жизнь будущим разыскателям. Удивительно, что последние пренебрегли кратким (всего на восьми листах) документом, которым открывается указанное архивное дело.

Это – копия доклада Липранди Перовскому от 24 апреля 1849 года. Снятая скорее всего самим предусмотрительным автором, она помечена грифом «Конфиденциально» и датирована днём, следующим за тем, когда были арестованы Достоевский и его сотоварищи.

Текст этот никогда не публиковался, на него отсутствуют ссылки в литературе [198]. Между тем секретная записка Липранди представляет немалый интерес.

Из текста доклада можно заключить, что утром того же дня его автор уже представил Перовскому «краткое словесное донесение» о состоявшейся ночной операции. Однако новоиспечённый граф (он получил этот титул совсем недавно и, как впоследствии будет настаивать Липранди, – за успешное раскрытие настоящего дела) пожелал иметь в руках более положительное свидетельство.

Граф Алексей Фёдорович Орлов.

С гравированного портрета Турнера

О чём же сообщает министру внутренних дел усерднейший из чиновников его министерства?

«Вашему Сиятельству известно, – начинает Липранди, титулуя начальника в соответствии с его новым достоинством, – что арестование злоумышленников решено было произвести не во время собрания их у Петрашевского с соблюдением предложенных мною мер, но каждого порознь, на своей квартире сего числа в 5 часов утра» [199].

Иван Петрович докладывает начальству, что на протяжении двух суток «денно и нощно» он трудился вместе с генерал-лейтенантом Дубельтом «для приведения некоторых обстоятельств в ясность и чтобы сдать ему дело, которое было ведено мною в течение 13 месяцев в глубочайшей и никем не проникнутой тайне и которое до того времени вовсе не было ему известно»[200]. Липранди не считает возможным утаить от министра, что первое (если не считать самого графа Орлова) лицо из «параллельного ведомства» было крайне уязвлено таким оборотом событий. «При всем желании его скрыть негодование, я в каждом слове видел оное». Иван Петрович не берётся сказать, к чему собственно относится возмущение его бывшего сослуживца – «к тому, что он не мог проникнуть в общество, организованное за семь лет пред сим и, наконец, что общество это будучи открыто более, чем за год пред сим, было следимо не людьми, ему подведомственными, или, наконец, оскорбленный тем, что граф Орлов, зная с самого начала и следя за ходом оного, не вверил оного ему…»[201]. Или, наконец, по той причине, что сам Липранди, «видаясь с ним почти ежедневно по необходимости бывать в III Отделении»[202], не счёл нужным поделиться столь важной для Леонтия Васильевича информацией. Неудобство усугублялось тем, что Липранди, как он говорит, знал Дубельта (своего «одноштабного с 1812 года») тридцать семь лет. Оба пролили кровь за отечество: Дубельт был ранен при Бородине; Липранди получил тяжелую контузию под Смоленском.

Прошедшие после славной войны десятилетия могли бы служить порукой их взаимного доверия.

Во всяком случае, несмотря на такую весьма щекотливую для Липранди позицию, он полагает справедливым довести до сведения своего министра «о полном желании генерал-лейтенанта Дубельта содействовать успеху дела». У генерала «при всем оскорбленном самолюбии» хватило ума и такта поставить пользу государственную выше, как ныне принято выражаться, личных амбиций.

Липранди походя указывает фантастический срок существования преступного сообщества – целых семь лет. Но единственно потому, что желает сделать приятное своему министру: представить друзей-соперников из III Отделения в невыгодном свете.

Тут мы вынуждены прервать мерное течение адресованного графу Перовскому рассказа и вновь обратиться к «Введению по делу Петрашевского». В его неопубликованной части Липранди, помимо прочего, останавливается на событиях, случившихся несколькими сутками раньше. Описание это содержит ряд таких пикантных подробностей, которые, конечно, не могли попасть в предназначенный министру официальный отчёт.

Как свидетельствует автор «Введения…», 20 апреля, его потребовал к себе граф Перовский. В кабинете министра, как и год назад, Липранди застал графа Орлова. (Заметим, что начальник III Отделения по мере надобности сам заезжает к стоящему ниже его по негласной иерархии министру внутренних дел – запросто, не чинясь. Что как будто говорит в пользу их личной близости.) Орлов довёл до сведения Липранди, что во исполнение высочайшей воли арестования должны быть произведены в ближайшую пятницу и поэтому «теперь необходимо будет действовать Дубельту»[203]. Граф Алексей Фёдорович велел Липранди явиться к нему в III Отделение в шесть часов пополудни. Точно в назначенный срок Иван Петрович явился.

Плачущий генерал

«Я подъехал к крыльцу, – говорит Липранди, – в одно время с Дубельтом; он, в самом веселом расположении духа, удивился видеть меня в такое время у графа и, узнав, что я потребован, остался ещё более озадаченным. Относительно к нему я был в самом неловком положении».

Положение это стало воистину драматическим, когда граф Орлов пригласил обоих приятелей в свой кабинет. Шеф жандармов кратко изъяснил своему начальнику штаба суть дела, не умолчав о годовых заботах Липранди и его полицейских трудах. Затем граф распорядился о принятии дел от Липранди и о скорейшей «по взаимном совещании нашем» подготовке к арестованиям, повторяя несколько раз как громом пораженному Дубельту слова: «Чтоб в эти два дня была соблюдена тайна так (и указав на меня присовокупил), как он более года сохранил ее», и, усмехнувшись, прибавил: «и от тебя даже»[204].

Надо думать, слова графа Орлова (в особенности его усмешка) сделали сильное впечатление на чувствительную натуру Дубельта, который, само собой, полагал, что у его непосредственного начальника не может быть от него никаких секретов служебного толка. И даже то обстоятельство, что граф в знак дружеского расположения (и одновременно как бы в уравнительном смысле) положил руки на плечи обоих генералов, повторив свой давний, тогда, правда, относящийся только к Липранди, отеческий жест, – даже это не внесло успокоения в смятенную душу Леонтия Васильевича. Ибо здесь была задета его профессиональная честь.

Липранди продолжает:

«Дубельт, бледный во все время, не произнес ни одного слова и, выйдя на крыльцо, пригласил