— Пошли, решим проблему, только аккуратно, — сказал я, вошёл в приоткрытую дверь и нелогично добавил: — И давай быстрее тут всё закончим. Нас ждут в другом месте.

О том, что аккуратно и быстро, это две полные противоположности, Садовский мне не напомнил, и мы прошли внутрь.

Там был бардак. Валяющийся в проходе письменный стол и стул дежурного, битое стекло, какие-то бумаги, куски оборванных проводов и множество пустых гильз.

Всё это говорило о том, что здание без боя никто сдавать не собирался. Вот только возникал вопрос, чьи это гильзы? Это так усердно немцы тут отстреливались, или же все эти предметы остались с тех пор, когда город был наш и именно наши работники НКВД обороняли этот дом.

Впрочем, сейчас всё это было неважно. Сейчас нужно было зачистить здание и отправиться в медсанбат.

Переступая через разбитые стёкла и стараясь не издавать шум, приблизились к лестничному проёму.

В этот момент раздался хриплый бас:

— Сдавайся, сволочь проклятая, а то сейчас гранатами закидаем!

— Найн! — тут же выкрикнули в ответ, и раздалась автоматная очередь.

Крики доносились снизу.

«Ага, значит наши зажали немцев в подвале», — сообразил я и, направившись туда, скомандовал Садовскому:

— За мной!

Когда оказались на цокольном этаже, я, стараясь себя не обнаруживать, выглянул в коридор и сразу оценил обстановку. Трое красноармейцев прятались за углом рекреации, при этом направляя оружие в противоположную от нас сторону.

Чтобы не пугать их, негромко посвистел, привлекая внимания. И, когда те удивлённо обернулись, произнёс:

— Товарищи, не стреляйте, пожалуйста, — свои.

После секундной оторопи, те мгновенно ощетинились стволами, на этот раз направив их в нашу сторону.

— Какие такие свои? А ну покажись! Не видим ничего! — сказал один из них, после чего навёл в нашу сторону небольшой карманный фонарик, который, скорее всего, был трофейным.

Второй же, более взрослый мужчина лет пятидесяти, лицо которого украшали пышные усы, набычившись, проскрежетал:

— А ну покажись, а то ща гранату кину!

Голос я узнал. Это был тот же боец, что чуть ранее немца запугивал той же самой гранатой.

Я вновь выглянул из-за угла и на всякий случай обозначил себя, скромно сказав:

— Это я, товарищи, — легендарный Забабашкин.

— Алексей Забабашкин⁈ Вот это да! Ну, теперь пойдёт дело! — подобострастно произнесла вся троица, осветив меня.

— Он самый. Только фонарь уберите, а то слепите.

Те подчинились, и мы с Садовским перебежали на их сторону.

Как только это произошло из кабинета, что был метрах в десяти от нас, по месту, где мы только что были, выстрелили из пистолета-пулемёта типа MP-40. Пули прошли по стене, выбивая куски кирпича и осыпая штукатурку.

— Вот же сволочь какая, — выругался один из бойцов.

— Ага, всё слышит, — поддержал его второй.

— Кто слышит? Расскажите, пожалуйста, что у вас тут происходит? Только быстро, — решил прояснить я ситуацию.

Всё оказалось одновременно банально и страшно.

Банально в том, что немцы, при нашем наступлении, из здания успели отойти не все. Завязался бой. Наши бойцы уничтожили их на втором этаже. Но один гад нырнул во время штурма в подвал. И сейчас взял в заложники тех, кого немцы после захвата города арестовали и кинули в тюрьму.

— Тут, Алексей Михайлович, загвоздка в том, — говорил мне усач, — что никак к нему мы подойти не можем. С улицы, было, хотели его гниду кокнуть. Да не получилось. Нет, в этом помещении окон, и всё тут. А отсюда тоже подойти не можем, он на любой шум палить начинает.

— И давно палит?

— Да уж прилично. Пару магазинов точно отстрелял.

— Много. Но всё же странно, у него же патроны-то не бесконечные, — удивился я.

— Набрал от страха небось, целый цинк. Они ж немцы тоже боятся. Вот этот, наверное, и вооружился на год вперёд, — грустно хохотнул держащий фонарь боец, а потом добавил: — Только вот не знаем мы, как его теперь взять. Вначале гранату Николаич хотел кинуть, но оказалось, что у него там в заложниках наши советские люди.

— Откуда знаете?

— Так он их кричать нам заставлял уже несколько раз.

— И что те кричали? Я слышал с улицы пару фраз, но не совсем понял.

— Кричали, чтобы убили мы этого гада и их не жалели. Немец-то по-русски, по всему получается, не понимает ничего. Вот те мужики, которых он держит, и говорили, чтобы мы его гранатами закидали, — он вновь вздохнул. — Но мы не можем этого сделать. Те ж ребяты свои. Кто тама конкретно нам неведомо, но одного я, кажись, узнал — там НКВДшник один. Во всяком случае голос его похож на того, которого я видал, когда город мы держали. Как я его убью-то⁈

— Это проблема, — согласился с ним я и спросил: — Так значит, немец там один?

— Кажись один, — ответил усач.

— И огонь он открывает на шум и сразу же палит, как только вы с ним говорить начинаете?

— Не всегда, но твоя правда, палит сволочь часто. Особенно на свет фонаря. Мы вначале хотели приблизиться и осветить его, чтобы он ослеп на секунду. Но тут на полу много всего валяется. Когда идешь, спотыкаешься. А это шум. Вот он и стреляет и на свет и на шум. А без фонаря не подойдешь, на полу всякого валяется видимо-невидимо.

— Всё ясно, — сказал я.

Достал из-за пояса револьвер, который мне подарил Воронцов, снял сапоги, и сказав: «Я ща. Пару сек. Вы только не шумите», — неслышно ступая, пошёл по коридору.

До нужного кабинета, дверь которого была выбита и валялась на полу, дошёл секунд за десять.

Практически бесшумно преодолеть это расстояние мне не стоило никакого труда. Просто аккуратно,