На полу лежало множество окровавленных тел со следами пулевых ранений. В углу, прижавшись спиной к стене, полусидела начальник медицинской части. Правая рука у неё была в крови. На её коленках лежала голова медсестры. Та была жива и держалась руками за живот. Рядом с ней сидела Алена, которая с ужасом смотрела в сторону двери, не видя меня. Халат девушки был тоже почти полностью в крови. У противоположной стены находилось ещё две раненых девушки. Все они с широко распахнутыми глазами, полными ужаса, смотрели в мою сторону и, не видя меня, ожидали своей страшной участи.

— Женщины, — срывающимся голосом сказал я. — Это свои. Я Забабашкин.

— Алёша⁈ — всматриваясь в темноту, прошептала Клубничка. — Алёша⁈

Я поднялся и прошел внутрь, ставя ноги между телами. Приблизившись, присел рядом с Клубничкой и аккуратно обнял её.

— Алёна, это я.

Она вначале вздрогнула, а потом протянула руки, обняла в ответ и заплакала:

— Лёшенька, я знала, что ты придёшь! Лёшенька, любимый мой, Лёшенька!!

Она плакала, а я не мог вырвать из её объятий свою руку, чтобы вытереть свои слёзы, которые, несмотря на то что глаза в тёмном помещении не раздражал свет, отчего-то непроизвольно текли из глаз.

Боясь лишний раз шелохнуться, чтобы не причинить боль, поинтересовался у девушки о её возможном ранении.

— Нет, я не ранена. Пули в меня не попали.

— Но ты вся в крови. Я вижу.

— Это не моя кровь, Лёшенька. Я, как тот гад стрелять начал, упала сразу же на пол. Это кровь девчонок, — и она, уже не сдерживаясь, зарыдала.

— Хорошо, что не ранена, — прошептал я.

Мне было очень жалко Алёну, но сейчас я не мог полностью посвятить себя ей, отстраняясь от происходящего вокруг. Рядом были раненые медики. Да и враг мог быть в соседнем помещении, ведь его я ещё не зачистил.

Поинтересовался самочувствием у Анны Ивановны.

— Ничего, Алёша, я жива, — тяжело произнесла та.

Её бледное лицо и тяжесть, с которой давались ей слова, говорили о том, что рана у неё непростая.

— Держитесь, женщины! Я сейчас, — подбодрил я медиков и повернулся.

— Ты куда⁈ Не уходи! — тут же зашипела Алена, схватив меня за руку.

— Спокойно, товарищ Клубничкина. Я наших сейчас позову. Держись. И вы все, женщины, тоже держитесь. Сейчас мы вам окажем помощь. Но вначале скажите, немцы давно это сделали? Где они⁈

За всех ответила начмед:

— Мы не знаем. Нас сюда привели и заперли, как только начался бой на окраине города. Потом прибежал кто-то. Сломал замок на двери, осветил нас фонарями и открыл огонь. Это было с полчаса назад.

— Сволочи! — прошипел я. Поднялся, под всхлипывание девушек подошёл к дверному проёму и крикнул ожидающим бойцам: — Зажигайте факел и готовьте аптечки. Все бегом сюда! Тут раненые!

А сам, чувствуя полную апатию и презрение ко всему, не пригибаясь и больше ничего не опасаясь, подошёл к не зачищенному помещению.

И, рванув на себя дверь, я желал сейчас только одного, чтобы там оказался хотя бы один немецкий гад. Я желал немедленной, праведной мести. Желал выпустить всю обойму в то бешеное животное, которое сотворило такие зверства.

Но, к сожалению, в помещении, которое было завалено сломанными партами, никого не оказалось.

— Ну, ничего сволочи, с вами я поквитаюсь! Ждите, я за вами обязательно приду! Приду и спрошу с каждого за всё! — пообещал я темноте, ударив кулаком по стене.

Глава 21

Госпиталь

Живыми из подвала мы вывели пять человек. А после этого занялись подъёмом двенадцати тел.

Какая-то подлая тварь, устроив бойню и убив безоружных людей, как поганая крыса, сделав кровавое дело, поджав хвост от страха, подло убежала. Для меня это не было каким-то откровением. Я видел множество документальных фильмов об этой войне, видел фотографии, смотрел и слушал рассказы очевидцев, читал их мемуары. Из всех материалов всех свидетелей, можно было сделать только один вывод, немецкие зверства были не отдельными случаями, а системой убийств, что работала на всей оккупированной территории СССР. Звери в обличии людей убивали, сжигали, насиловали и истязали советских граждан. Я всё это прекрасно знал. Но одно дело слышать это по рассказам и видеть в фильмах по телевизору, а другое — наблюдать этот ужас вживую.

Разумеется, я был в шоке. Что уж говорить о красноармейцах, что помогали вначале выводить раненых девушек, а потом поднимать тела их подруг.

«Твари фашистские!» «Какие же твари⁈» — то тут, то там доносились голоса людей, которые смотрели на лежащих рядком убитых медиков.

А Клубничка, стоя рядом и плача на моём плече, шептала только один вопрос:

— Зачем они это делают? Зачем⁈

И ответ на этот вопрос был прост и жесток. Они пришли на нашу землю, чтобы убить нас. А значит, если мы хотим жить, нужно уничтожить их.

Нет и не будет им прощения за их зверства. И Лёша Забабашкин обязательно покажет этим нелюдям, что происходит, когда приближается жирный северный полярный лис, которого в простонародье называют полный песец!

А пока я прижимал девушку к себе и успокаивающе говорил, что всё будет нормально, и что скоро война кончится.

Конечно, я врал. Врал, ибо знал, что закончится она только через четыре долгих и трудных года. Разумеется, правду я не собирался ей говорить. Да и не те это слова, что нужны были сейчас. Поэтому я говорил о скорой нашей победе и о том, что все преступники обязательно понесут заслуженное и справедливое наказание.

Алёна плакала и всё твердила и твердила:

— Зачем они это сделали? Зачем? Зачем?

Однако, долго горевать мы не имели права. Через