нужно на первое время двести тысяч солидов. Я успокою воинов, а заодно выясню на месте, что происходит в Анатолии. У нас идет четырнадцатый год индикта (3), и мы пока даже примерно не представляем, сколько земель у нас сейчас обрабатывается.

— Это разумно, — нехотя ответила Мартина. — Поезжай. Двести тысяч я дам тебе из собственной казны. Мы перечеканим в монету нашу золотую и серебряную посуду. Святейший патриарх обещал отдать нам сокровища церкви, но пока он медлит. Поезжай в Анатолию, Александр. Ты должен успокоить воинов. Ты должен купить Валентина! Обещай ему все, что хочешь, кроме возведения в сан августа нашего пасынка Константа! Деньги, должности, земли! Нам все равно! А когда вернешься, займись новыми налогами.

— Может быть, госпожа, стоит несколько снизить расходы дворца? — осторожно спросил Александр. — Хотя бы на самую малость.

— Об этом и речи быть не может! — отрезала императрица. — Мы не умалим достоинство василевса из-за временных затруднений.

— Конечно, кирия, — ответил патрикий и выкатился из ее покоев, непрерывно кланяясь. — Я все сделаю. Не извольте беспокоиться.

— Когда будешь раздавать деньги воинам, не забудь сказать, что их прислал василевс Ираклий и василисса Мартина! — услышал он, когда двери за ним уже почти закрылись.

Патрикий шел по коридорам дворца Буколеон, не обращая внимания на его кричащую роскошь. Мозаики, разноцветный мрамор и старинные статуи скорее вызывали в нем гнев, чем обычное восхищение. Люди, которых он видел здесь, словно не замечали бедствий, свалившихся на империю. Они суетились, напропалую врали друг другу и строили мелкие интрижки, не замечая главного. Их сытая жизнь очень скоро может закончиться, ведь никогда еще империя не подходила к краю пропасти так близко. Эти ничтожества не видели всей картины, как видел ее он.

— Боже милосердный! — простонал патрикий, когда пришел в собственные покои, что занимал в Большом дворце. — Кому мне приходится служить! Ну что за тупоумные ничтожества правят империей! Господи, да за что же ты караешь нас? Никто не видит дальше своего носа. Никто не хочет сопоставить между собой простейшие факты. Мы же теряем одну провинцию за другой! Крестьяне толпами бегут в горы, бросая свои дома! Города сами открывают ворота арабам и склавинам! А эти люди пируют и радуются, как будто империя вновь раскинулась от Британии до Евфрата! Зачем они пересматривают церковные догматы? Зачем это нужно делать именно сейчас, когда империю раздирают распри? Да что же должно случиться, чтобы в их головах поселилась хоть капля здравого смысла! Почему простой варвар, родившийся в лесу, проявляет больше мудрости, чем благородные римские сенаторы? Я ничего уже не понимаю!

— Господин! — в его покои вошел секретарь, который согнулся в униженном поклоне. — Гонец из вашего имения прискакал. Он просил передать, что у тех людей все получилось. Простите, но я ничего не понял, господин…

— Зато я все понял, — глубоко задумался Александр. — Получилось? Что же, это многое меняет.

Он повеселел и даже начал напевать какую-то песенку.

— Мы еще поборемся! — сказал он самому себе. — Господи всеблагой! Дай мне мудрости и сил! Мне придется пройти по очень тонкому льду!

Следующая неделя прошла в хлопотах, ведь патрикий готовился к отъезду. Слуги императрицы перетащили на монетный двор горы золотой и серебряной посуды, благо и тащить-то было недалеко. Монету били на территории Большого дворца. Деньги сложили в сундуки, и целая кавалькада, состоящая из дворцовой стражи и нескольких евнухов казначейства, села на корабли и отплыла в Никомедию, до которой из столицы полдня пути. Оттуда они направятся в Анкиру (4), главный город фемы Опсикий.

* * *

Две недели спустя.

Цветущая некогда Анатолия производила впечатление полнейшего уныния. Патрикий, ночуя каждый раз на новом месте, разговаривал с некогда состоятельными горожанами и сельскими старостами. Тоска! Это единственное, что ощутил он после этих разговоров. Десятилетия войны разорили благословенную землю дотла. Сначала отряды персов, потом арабы, а потом и собственные солдаты, которым месяцами не платили жалования, беспощадно грабили эту провинцию. Проклятый индикт подходит к концу, а те земли, что в него были занесены, порой стояли пусты. Мудрая налоговая политика императоров предписывала платить даже за те поля, которые никто не обрабатывал. И никого не волновало, откуда возьмет деньги и зерно крестьянская община, по которой только недавно прошел набег. Деньги и зерно выбивались в прямом смысле, палками, а если не получалось, забирали скот и семена. Взять с этих людей еще что-то, сверх того, что брали уже, станет полнейшим безумием.

Патрикию, говоря откровенно, на этих крестьян было плевать, тем более что многие из них были арендаторами, колонами и рабами, которые управляли пекулиями — участками, выделенными им на прокорм хозяином земли. Он рассуждал рационально: у барана всего одна шкура, и снять вторую не получится никак. А императрица Мартина, оставшись совершенно без средств, готова была пойти и на это. Еще нигде и никогда такое не заканчивалось добром, и патрикий, подъезжая к цели своего путешествия, мрачнел с каждым днем. Он хорошо запомнил последний разговор с посланником великого князя. Его выбор невелик — плохо, очень плохо и ужасно. Он выбрал первое.

Древняя Анкира показалась как-то вдруг. Александр и не заметил, когда закончился его путь. Долина, утопающая в садах, в центре которой высилась скала, окруженная крепкой стеной с округлыми башнями. Эта неприступная твердыня, тем не менее, была взята персами и разрушена, но теперь старый камень уложили на свои места, вернув древней цитадели ее величие. В остальном этот город не отличался от остальных ничем, разве что богатых семей тут жило больше, чем где бы то ни было в азиатских провинциях. Ведь Анкира — это перекресток важнейших дорог между Европой и Персией. Благословенная земля, если в ней есть вода и нет войны.

Валентин Аршакуни, соратник покойного Ираклия, встретил патрикия настороженно. Он был воином из знатнейшей армянской семьи, князем, магистром Востока и командующим важнейшей фемы. У него самое боеспособное войско и сильные крепости. А еще он ставленник опального казначея Филагрия и сторонник Константина III, который перед смертью прилюдно попросил Валентина сберечь его детей. Покойный император был весьма неглуп. Он понимал, что с ними сделают, если они попадут в руки Мартины и ее сыновей.

— Деньги привез? — недоверчиво зыркнул Валентин из-под кустистых бровей. — Это хорошо.

Магистр немолод. Ему под пятьдесят, и он воевал последние три десятка лет, как и почти все армянские