— Ну надо же! — удивлялся Берислав, который излазил древние руины, которые затянула трава и кусты. — Владыка Григорий говорил, что тут сорок тысяч человек жило. Сорок тысяч! С ума сойти! В Братиславе и пяти нет. А еще два театра! Неужели им одного не хватало? Ух ты! Здоровый какой!

Амфитеатр, самый большой за пределами Италии, угадывался лишь по своей форме в виде чаши, да по каменным плитам, служившим скамьями. И местные жители очень лихо растаскивали их для своих надобностей. Пойди-ка, вытеши такую плиту! Намаешься! А тут вон их, сколько без присмотра лежит.

— Надо прекращать это! — бурчал Берислав. — Скажу отцу обязательно. Ведь все растащат на свинарники свои. Так! Надо на постоялый двор идти. Завтра уходим же.

Берислав ошибался. Утро уже наступило, а они так никуда и не ушли. Купец Мешко, который оказался местным, будапештским, поранил ногу и теперь лежал в огне. Голень его покрылась нехорошей алой опухолью, а сам он пылал, словно раскаленная печь. Плохо дело! — механически отметил Берислав. — Флегмона начинается. Так и помереть мужик может.

Эта простая истина оказалась понятна не только ему, но и семье купца. По крайней мере жена, нестарая еще, статная баба подвывала вполголоса, сидя у постели мужа, а рядом с ней притулилась плачущая девчонка лет четырнадцати, при взгляде на которую в груди Берислава словно струна тугая лопнула.

— Как же она на маму похожа! — прошептал он, не в силах оторвать от нее взгляда.

И впрямь, девчонка точеной правильностью черт напоминала княгиню Людмилу, а огромные глазищи ее были залиты слезами. Она тоже понимала, что дела отца плохи, и ревела в голос. Это же не столица, здесь с таким долго не живут.

Деревянный, рубленный в лапу терем пропитался горем и страданиями. И уже через пару минут Берислав узнал, что коли кормилец помрет, то идти бабе третьей женой к мужниному брату, а дочь ее хороший человек в жизни теперь за себя не возьмет, потому как и добро, и лодку, и торговлю брат заберет. Ни к чему брату приживалке-племяннице жизнь устраивать. Купец поранился еще пару дней назад, в лодке своей, нога его понемногу опухала, а к утру пошел такой жар, что он даже бредить начал. Вот и вся немудреная история, случавшаяся сплошь и рядом.

— Я постараюсь помочь, — коротко сказал Берислав, поймав умоляющий взгляд девчонки, имени которой он даже не узнал. Только безмолвная надежда, что написана была на кукольно-правильном личике, тронула что-то в его сердце.

— Мы Богине козу в жертву принесли, — обреченно промолвила баба, — да только не помогает ничего. Хуже ему.

— Пить давайте, — сказал Берислав, когда мягко прошелся пальцами по ноге. Опухоль была тугая и плотная, как камень. — Тут резать придется, но не сейчас. Надо воды вскипятить пока и жар сбить. Чего сидишь?

— А что делать надо? — вскинулась тетка.

— Воды неси холодной! — начал командовать Берислав. — Настойка крепкая есть дома?

— Нет, — покачала баба головой. — Мед только.

— Ладно, — кивнул Берислав и ткнул в девчонку. — Ты ему без конца пить даешь. Пусть мелкими глотками пьет. Если не сможет, тряпицу чистую намочи и в рот сунь. Поняла?

Та часто-часто закивала головой и побежала за водой. А Берислав чуть шею себе не свернул, на нее глядя. Ладная девчонка, стройная как березка молодая… И ноги красивые. Он их хорошо рассмотрел, ведь платьице домашнее недлинное совсем, чуть ниже колен.

— Теперь ты! — сказал он жене купца. — Раздеваешь его и руки-ноги растираешь. Надо жар сбить. Тут кабак есть?

— Есть, — закивала баба, и Берислав пошел в ту сторону, куда она махнула рукой. Ему нужна настойка.

Через час с небольшим купец пришел в себя. Настойка и вода, которой растерли его, сбили жар. И теперь он жадно пил воду из ковша, утирая обильно выступивший пот.

— Пей, пока из ушей не польется, — скомандовал Берислав.

— Мне что, ведро выпить надо? — невесело усмехнулся купец, который с тоской смотрел на опухоль, которая побагровела, а в центре стала даже немного синюшной.

— Если ведро выпьешь, хорошо будет, — серьезно сказал Берислав. — Ты по маленькому когда ходил, почтенный Мешко?

— Не помню, — наморщил тот лоб.

— Вот и пей, пока не сходишь, — сказал Берислав и повернулся к его жене. — Неси кипяченую воду и соль. Быстро!

— Чего ты затеял, парень? — осторожно спросил Мешко.

— Резать надо, — сказал Берислав, доставая из своих пожитков бинты, скальпель и спирт. — Я лекарь армейский, из Сиротской сотни. На службу в Белград еду.

— Не зря, значит, моя козу зарезала, — купец откинулся на подушку, набитую соломой. — А я еще хотел ей за это бока намять. Помогла, значит, Богиня. Тебя прислала. Ну режь, коли надо. Мне все одно эту муку долго не вынести. У меня свояк от огневицы сгорел. Вот прямо как я сейчас. Молод ты очень, парень, но слышал я, что в Сотне вашей на славу учат. А других лекарей тут все равно нет. Делай что нужно.

Берислав протер ногу спиртом и сунул в рот мужика палку, которую тот прикусил и покорно закрыл глаза. Р-раз! Быстрый и точный разрез длиной в ладонь выплеснул на земляной пол фонтан зеленоватого гноя, а Мешко зарычал и задергался.

— Ногой не сучи! — строго сказал Берислав, раздвигая края раны. — Мне еще почистить надо.

Он намочил бинты в соляном растворе, промыл рану и туго забил ее тряпицей, чем вызвал еще больший фонтан красноречия своего пациента, который палку все-таки выплюнул. Еще через четверть часа, под аккомпанемент стонов, ругани и проклятий Берислав свою работу закончил и сел на чурбак, утирая пот со лба. Купец был все еще бледен, но даже повеселел немного. Пульсирующая боль в ноге исчезла, а жар спал вовсе.

— Дочь как зовут? — спросил Берислав.

— Ванда, — ответил купец и позвал. — Ванда! Дочь! Тебя пан лекарь зовет!

— Вы откуда здесь? — поинтересовался Берислав.

— Нас из ляшских земель обры пригнали, — поморщился от невеселых воспоминаний Мешко. — Давно уже. Лет пятнадцать тому. Ванда здесь уже родилась. Старшие дети померли. Одна она