Шрифт:
Закладка:
– Товарищ полковник, нас выпустят?
– Да. Майор сейчас выпишет пропуск. – Слон выразительно поглядел на Скрипника.
Тот кивнул и принялся строчить на бланке.
– Вот. – Он протянул мне бумажку. – Не смею задерживать.
Я подумал, как хорошо все-таки, что я позавчера не долбанул его молотком по башке. Спасибо Регине.
– Идем. – Регина взяла меня за руку, как маленького.
Последние лет десять меня никто не водил за руку. Это было прикольно. Мы вышли за дверь. За нами выбежала Асенька.
– Артем, смотри у меня. Если что, я велела Регине Сергеевне мне звонить. И чтоб работал, а не дурака валял.
– О'кей. – Я кивнул.
Она не выдержала и прыснула. Я подумал, что она старше меня всего на каких-нибудь лет десять. А строит тут из себя строгую тетеньку.
– Вперед, – сказала Асенька и поцеловала Регину в щеку. Та в ответ обняла ее.
Мы снова запетляли по коридорам и все-таки вышли на улицу. Я показал пропуск на КПП, и нам открыли ворота. Белый день ослепил меня. В камерах был полумрак, в коридоре СИЗО тоже. А тут в глаза хлынуло яркое солнце. Регина засеменила своими башмачками на другую сторону улицы. Я шел за ней. Мы подошли к остановке, и тут же приехал автобус. Билет купить было негде, и я проехал зайцем до самого метро. Там уже Регина взяла для меня карту «Тройка».
– Отдашь с зарплаты.
Это были первые слова, которые она произнесла с того момента, как мы покинули СИЗО. Я тоже молчал все это время, переваривая то, что случилось.
– Конечно, отдам, – сказал я.
Она вдруг на секунду прижалась к моему плечу – крепко, прямо к куртке щекой. И тут же отстранилась. Мы зашли в вагон. Я усадил Регину на свободное место, а сам встал рядом.
Если бы этот вагон мог ехать вечно! Я бы сто лет так стоял, краем глаза глядя на Регинины седые волосы с аккуратно воткнутым в них гребнем. На ее смешные, крохотные сапожки. На мелкие морщинки в уголках глаз. Моя прекрасная сказочница. Я неожиданно вспомнил, как звали добрую фею в той книжке, что читала мне Асенька. Велина. Ее звали Велина. Почти как Регина. Губы мои сами собой поползли к ушам. Никогда раньше я так не улыбался, широко и глупо, во всю физиономию. Так могут улыбаться лишь очень счастливые люди. Которым нечего бояться и нечего стыдиться.
Поезд все ехал и ехал. Женский голос объявлял названия станций. Люди входили и выходили. Разные: одни усталые и озабоченные, другие веселые и энергичные, молодые и постарше, мужчины, женщины, дети. И мы с Региной были среди них, возможно, кто-то смотрел на нас и думал: «Вот едут бабушка и внук». А может, никому не было до нас дела, кто знает…
…Он сидел на жесткой койке в оцепенении, не замечая ничего вокруг. В тусклом свете камеры перед ним стояло лицо Аллы, бледное, искаженное страданием. В ушах звучал ее голос:
– Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!
Прошло уже больше суток с тех пор, как она кричала ему эти жуткие слова, а ему все казалось, что это было минуту назад. Напрасно он надеялся, что она простит его. Умолил врача пропустить его в палату. Принес ей эту дурацкую картину – она по ней два года с ума сходила. Все напрасно. «Ненавижу», и весь сказ. А ведь когда-то все было не так, иначе…
Он вспомнил, как Алка, маленькая, рыжая, вся в конопушках, бросалась к нему навстречу, когда он приходил с работы. Ловко, как обезьянка, карабкалась к нему на руки, обвивала ручонками шею, целовала пухлыми губками в щеки, в нос. Как он любил ее! До дрожи в коленках, до щемящей боли в сердце. Всю свою любовь к умершей жене он перенес на дочку. Иногда дышать становилось трудно, горло перехватывал спазм. «Зачем так рано, Катюша? Зачем? Алка еще малышка, ей всего семь. Как нам без тебя?» И тут же он брал себя в руки. «Мы выживем, ничего. Пробьемся». Варил по утрам геркулесовую кашу, гладил белые банты, зашивал колготки.
Алка росла веселой и забавной. Любила играть в доктора. Он на ее девятый день рождения подарил ей офигенный набор. Все как в настоящей больнице: шприцы, пузырьки с лекарствами, стетоскоп и прочее. Алка визжала от восторга, приставляла трубку к его груди, требовала дышать и не дышать. Он смотрел на нее и думал, как было бы хорошо, если бы дочка стала врачом. Настоящим, знающим врачом, а не теми, кто упустил Катюшу, не смог вовремя поставить диагноз, обрек их на одиночество. Он уже в мыслях рисовал себе, как встречает Алку после дежурства, поит горячим чаем, укрывает пледом. Стал понемногу откладывать деньги на репетиторов – в медицинский такой конкурс.
Алке исполнилось двенадцать, и вдруг, в одно лето, она изменились. Волосы потемнели, рыжина стала не так заметна. В глазах появилось незнакомое выражение не то грусти, не то мечтательности. Она стала рассеянной, часто невпопад отвечала на его расспросы, подолгу сидела одна в своей комнате, уткнувшись в экран компьютера. Он списал это на начало переходного возраста. Дети сейчас все ранние, акселераты. Однажды она попросила купить ей книгу для вузов о древнегреческой мифологии. Книга была толстенной и стоила недешево. Он спросил ее, для чего ей такая книга, ведь есть же школьный учебник по мировой культуре. Она ответила, что велела учительница. Книгу он купил. Алка была рада, обнимала его, долго благодарила. Целую неделю сидела над ней, не отрываясь и забросив математику и русский. На родительском собрании он подошел к молоденькой учительнице МХК и поинтересовался, зачем двенадцатилетним детям такая взрослая, специализированная литература. Учительница вылупила на него удивленные глаза и сказала, что никого не просила приобретать книгу. Вернувшись домой, он отругал Аллу. Нет, ему не жаль было потраченных денег, но его возмутила ее ложь. На вопрос, почему она не сказала правду, что книга нужна ей вовсе не по программе, а просто так, из интереса, Алка неожиданно ответила:
– Ты бы мне тогда ее не купил.
Он был жутко обижен. Разве когда-нибудь он отказывал ей в чем-то? Это было сродни предательству. Она предала его, предала их дружбу, их доверие друг к другу. Он возненавидел эту книгу. Чем больше Алка сидела над ней, тем хуже он чувствовал себя, тем больше ему хотелось, чтобы она немедленно прекратила чтение. Вышла из комнаты, села с ним на кухне пить чай. Но Алку как загипнотизировали. Она прочитала книгу от корки до корки, еще раза два перечитала и чуть наизусть не выучила. Потом подошла к нему и попросила купить другую книгу. О Рембрандте. Он не мог взять в толк, зачем шестикласснице изучать Рембрандта. Сам он не очень любил живопись, не мог отличить Репина от Шишкина и в глубине души считал занятие художеством пустой тратой времени. Алка тем временем настаивала. Она буквально взяла его на абордаж. Каждый день нудила и нудила:
– Пап, ну купи. Пап!
Кончилось тем, что они серьезно поссорились. Впервые в жизни. До этого их ссоры не длились более десяти минут. А тут Алка заперлась у себя и не разговаривала с ним три дня. Он тоже не шел на компромисс, считая, что если поддаться дочкиным капризам, она сядет на шею. Через неделю он обнаружил, что вожделенная книга лежит в ящике Алкиного стола. Где она взяла на нее деньги, было неизвестно. Он устроил допрос с пристрастием, грозил, кричал. Алла плакала, но так и не призналась, на какие средства купила книгу.
