его поэтические высказывания, 50-е годы закончились, и ему суждено стариться вместе с творчеством. Другими словами, закончился исторический этап, для которого была характерна вера в позитивную эволюцию общества, а поэт питал надежду получить возможность встроиться в этот мир, найти собственную роль в нем, объединить «страсть» и «идеологию» в творческом и интеллектуальном труде.

Эти стихи чрезвычайно драматичны, звучат как нечто среднее между призывом о помощи и окончательным уходом, составлены из демонстративно прозаических строф, как если бы поэзия уже не могла, ввиду срочности поднимаемых тем, украшать себя различными стилистическими и риторическими приемами, как это бывало в рамках интимного и пара-религиозного эстетизма ХХ века: все это подразумевает активную политико-идеологическую позицию против буржуазии, во-первых фашистской, а во-вторых – демохристианской – согласно строгим пазолиниевским выводам именно они создавали основу и среду для возникновения литературных тенденций.

Лексика в его стихах в этот период тоже стала крайне повседневной и простой. Только некоторые слова еще несут в себе заряд экспрессии. Они вызывают в воображении образы гибельной инаковости, ощущаемой поэтом в себе самом по отношению к окружающему миру: «больной раб», «чудовище», «червь, мягкий, отвратительный», «умирающий зверь». Через метафоры он выражал свое состояние психологической прострации и разочарования.

В этом сборнике Пазолини часто возвращается к этому ощущению чуждости, испытываемому им по отношению к настоящему, и которому все еще пытается противостоять:

         Что         знаю я о новом         курсе Истории, о котором         я ничего уже не знаю, поскольку не         участник, а опоздавший, оставленный навек снаружи         и понявший всего одну-единственную вещь: она вот-вот         умрет, идея человека, который появляется однажды утром         в Италии, а может, в Индии, погружен в свою мелкую работу,         […]         сеять, иль пахать […]         Идея человека… который во Фриулии…         Иль в тропиках… старик иль юноша, послушный         тем, кто велит ему повтор одних и тех же действий         […]         повтор один в один отца деяний,         чтоб возродить отца среди людей,         безмолвно или с робким смехом         скептицизма и отказа тем, кто пробует,         поскольку в его сердце нет места         для другого чувства,         кроме веры{Nuova poesia in forma di rosa, P1, стр. 1206.}.

Пазолини видел, что в Третьем мире все еще присутствовал атавистический, первобытный образ жизни, и пророчествовал, что в будущем, вероятно, ему удастся покорить индустриальную и экономически развитую Европу:

         Али с Голубыми Очами         один из тех сыновей сыновей,         приплывет из Алжира на кораблях         с парусами и веслами. С ним         прибудут тысячи мужчин         с тельцами и глазками         бедных собак их отцов

на лодках, спущенных на воду в Царстве Голода. Они принесут с собой своих младенцев, хлеб и сыр в желтых картонках Пасхального понедельника. Привезут старушек и ослов, на триремах, украденных в колониальных портах.

         Сойдут на берег в Кротоне или Пальми,         миллионы, одетые в азиатские         лохмотья и американские рубашки.         […]         […] – вылезут из-под земли, чтобы грабить –          поднимутся со дна моря, чтобы убивать – они спустятся с небес, чтобы экспроприировать – и научить товарищей-рабочих радости жизни –          научить буржуев         радости свободы –          научить христиан         радости смерти          – они разрушат Рим         и на руинах         отложат семя         Античной Истории.         А потом вместе с Папой и его таинствами         пойдут табором         на запал и на север         под красным знаменем         Троцкого по ветру{Profezia, P1, стр. 1289–1291.}…

В те годы переселенцы из Африки и Азии только начали появляться в Европе благодаря самых первым волнам миграции (а что касается Италии, то количество эмигрантов было еще существенно больше, чем иммигрантов): почти никому не приходило в голову, каковы будут в количественном отношении миграционные потоки, которые мы увидим спустя годы, в наши времена.

Пазолини, с его великолепным воображением, обрисовал ошеломляющий марш «новых варваров», последних земных проклятых, чей путь ведет к спасению от голода, нищеты, войн, угнетения и эксплуатации. Их продвижение станет неизбежным. Текст вошел в «Книгу крестов» (был перенесен из апрельского издания в июньское), страницы которой были напечатаны таким образом, чтобы на каждой получался крест – знак страдания (для вышеприведенных стихотворений это страдания угнетенных народов), но и воскресения (символическое значение креста в христианской вере) через «евангелическую революцию», которая захватила воображение поэта, несмотря на отсутствие у него полной уверенности в существовании возможностей ее воплощения в жизнь.

Дикий ветер варваров должен был смести фальшивую буржуазную цивилизацию, на словах провозглашавщую ценности, в которые сама не верила и которые опасалась внедрять на практике. Али – африканец, но у него голубые глаза, как у варварских племен с Севера, заселявших Европу на закате Римской империи и в раннем Средневековье. То, что якобы принесет с собой новое переселение народов, станет «семенем / Античной истории», прошлым, одинаковым для Африки и для Европы, Востока и Запада, и с этих пор больше ни одна идея не будет вести к «столкновению цивилизаций».

Это стихотворение переносит нас в начало 60-х – Пазолини все еще верит, что идеологией, которой будут вдохновляться отверженные, станет марксизм. Недаром Пазолини выбрал не жестокие и страшные знамена Ленина (или по крайней мере Грамши), а Троцкого, теоретика мировой революции. Поэт не мог предвидеть, что в более близкие к нам времена на смену революционным придут более жестокие и страшные знамена – религиозного фундаментализма и вдохновленного им международного терроризма. Все пошло не так, не в соответствии с пророчеством Пазолини.

Современный мир говорил на языке, который поэт уже не был способен понять, или, точнее, который отказывался слышать. К линейному ходу Истории добавилась «Постистория», которая называлась еще «Новой предисторией»{Una disperata vitalità, P1, стр. 1201.}.

На все нападки на свой образ жизни и творчество Пазолини отвечал стихами:

         В самом деле, я отвечаю на мистификации         с душевной кротостью. Слежу за линчеванием         глазами образа с киноэкрана.         Наблюдаю за собственным избиением         со спокойным мужеством ученого. Кажется,         я ненавижу, но при этом         я пишу строки, полные искренней любви.         Изучаю предательство, как плачевное явление,         как будто не я – его объект.         Мне жаль молодых фашистов,         а что касается старых, которых я считаю         худшим из проявлений зла, то им         я противостою лишь яростью рассудка{Poesie mondane, P1, стр. 1101.}.

Наконец, стоит припомнить еще и стихотворение «Мольба к моей матери», в котором Пазолини сформулировал в очень насыщенных и ярких строках не только эдипов комплекс по отношению к материнской фигуре, но и всю свою привязанность и любовь, ставшие препятствием для полноценной сентиментальной жизни. Здесь я цитирую первую часть лирического текста159:

         Мне трудно выразить сыновним словом         то, что для сердца не освоено и ново.         Но среди всех людей в твоей лишь власти         понять, чем жил я прежде всякой страсти.         И я скажу, хоть страшно это знание –          в твоей любви росло мое страдание.         Тебя не заменить. Обречена         быть одинокой жизнь, что мне тобой дана.         ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■         ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■         Душа – в тебе. Душа есть ты. Но, мама, знай! –          был для меня тюрьмой твой светлый рай{P1, стр. 1102.}.

■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■

■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■

■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■

Разочаровывающий «Выбор натуры в Палестине»

А сейчас мы проследим, сквозь творчество, путешествие Пазолини в иные страны в начале 60-х – писатель, столкнувшись с экономическим бумом в Италии,