— Я не шла в Керберру, — тихо ответила она, открыто поглядев ему в глаза.

— И куда же ты шла?

— В Кунабулу.

— Как интересно. С кем ты шла в Кунабулу?

— С мужчиной.

— С любовником?

— Со своим хранителем. Он не был моим любовником.

Мирослав усмехнулся и ускорил шаг. Вскоре они добрались до леса, и Акме замедлилась, хмуро поглядев на правителя Саарды.

— Каким ты находишь народ мой? — тихо спросил он, отодвигая низко нависшие над нею ветви, будто щитом прикрывая ее.

— Нрава простого, открытого, сурового, но отзывчивого. Есть в вас пугающая дикость, но вы человечны. Я даже представить не могу, что за злые и лживые языки наградили вас такой жуткой молвой…

— Откуда мягкости взяться, когда в спину дышит воинственный Шамшир? — вздохнул Мирослав. — Те, кто чудом избежали тюрьмы или казни, находят здесь покой, а многие несколькими поколениями живут здесь, не желая жить в другом месте. Мы так далеки от этих восточных лицемеров, что ужасы прошлой жизни здесь забываются быстро. Я выслушал Цесперия и понял, что без тебя ему будет очень сложно справляться со своими обязанностями. Помоги ему.

Акме глубоко вздохнула и решила говорить откровенно.

— Мирослав, — отвечала та, в голос свой вплетая твёрдость и силу. — Ты никогда не защитишь народ свой лучше, если позволишь мне идти туда, куда я шла. Я — не спаситель твоему народу. Я — его угроза, за мной ведется охота. И рано или поздно враги мои явятся за мною. И, в попытке отыскать меня, они убьют многих людей. Они давно ищут меня и всегда находят. Их не остановит ничто.

Мирослав слушал ее внимательно, казалось, лишь из вежливости. По его снисходительной улыбке она осознала, что он ей не поверил.

— Едва ли враги твои явятся сюда за тобою, — говорил тот. — Мои солдаты остановят их.

— Они отыскали меня в Кереях, а уж здесь…

— Нет, здесь их не будет, — уверенно заявил Мирослав и ускорил шаг. — Я покажу тебе кое-что.

Акме неуверенно направилась за ним, в рукаве нащупав свою заточку, будто талисман.

Они все дальше углублялись в лес, пока из-за деревьев к ним не вышел молодой солдат из караула. Он узнал своего повелителя и без промедления дал ему и его спутнице дорогу.

Между деревьями замелькали зеленые плащи и коричневые колеты. Лес был так дремуч, что лучи Шамаша не пробивались сквозь густосплетения ветвей, и по кругу горело несколько факелов.

Меж факелами в центре круга на коленях стоял сгорбленный человек. Руки его были связаны за спиною, все существо его с трудом покачивалось от тяжелого дыхания. На несколько мгновений Акме показалось, что это Гаральд, и ужас охватил её. Но это был не Гаральд. Вокруг него, будто стервятники, вальяжно расхаживали мирославские прихвостни, беспощадно кружили над мужчиной. Подойдя поближе, Акме разглядела, что он был избит, одежда его висела рваными окровавленными лохмотьями на высохшем теле.

Кивнув кому-то за спиною Акме, Мирослав направился к кругу с факелами, а девушку задержали трое высоких мужчин.

— Вы будете наблюдать отсюда, — заявили они.

— Наблюдать что? — испуганно выдохнула та, будучи не в силах оторвать взгляда от несчастного.

Мирослав спокойно подошел к неизвестному связанному, наклонился к нему, испытующе заглянул ему в глаза, будто попытался проникнуть в душу, что-то тихо проговорил, затем занял место на небольшом земляном валу напротив, сев прямо на прошлогодний настил.

Мирослав долго говорил с избитым, измученным пленником, но Акме не слышала ни слова с подобного расстояния.

— Что он сделал? — невольно вырвалось у нее.

— Он просился покинуть Верну, — ответил один из саардцев. — Но Мирослав не разрешил. И тот пытался бежать.

Акме почувствовала, что колени ее слабеют. Теперь она поняла, что именно желал Мирослав показать ей.

Несчастный был слишком измучен, чтобы на избитом лице своем отразить мольбу о пощаде. Голова его то покорно опускалась, то испуганно взмывала вверх с горестно горящими глазами, а Мирослав все говорил, не получая ответа.

Наконец, он небрежно махнул рукою в сторону, и к несчастному подошел высокий мужчина с внушительным топором. Среди собравшихся Акме заметила Цере и, к глубокому ужасу своему, Цесперия, который был столь поглощен допросом, что не заметил ее.

Осужденный с ужасом взглянул на топор и срывающимся голосом заорал: «Пощады! Пощады!»

Истерика его затянулась. Любезная улыбка Мирослава превратилась в прямую жесткую линию, выражение лица стало безжалостностным, а вечно сверкающие глаза покрылись льдом и застыли на мужчине, который в забытьи катался по земле и едва не лез к Мирославу целовать носки его сапог.

«Казнить за это?! — в душу Акме вкрался обморочный страх. — Они бессердечны! Они убийцы!»

Наконец, Мирослав лениво взмахнул рукою, несколько солдат прижали его к земле, топор стрелою взлетел в воздух и обрушился на шею осужденного. Даже издалека Акме услышала сдавленный вопль, глухой стук, хруст раздавленных позвонков; громогласные предсмертные бульканья оглушили округу.

— Руби вернее, чертов ты дровосек! — послышались сердитые окрики.

Топор вновь взметнулся и вновь обрушился. Обрызганные кровью солдаты что-то заорали. И лишь после третьего удара топор был брошен на землю, а солдаты кинулись усмиряли в агонии дергавшееся обезглавленное тело.

— Вы что, не могли найти заточенный топор, дармоеды? — грозно заорал Мирослав во все горло.

Палачи что-то забормотали в свое оправдание, а Акме, едва удерживаясь на ногах, в отчаянии вскрикнула:

— Звери!

И на нетвердых ногах бросилась прочь, обратно в Верну. Мирослав отозвал стражу.

Акме бежала, не разбирая дороги. Из груди ее громом вырывались рыдания. Перед нею вновь стоял Коцит со всеми своими неожиданными ужасами.

— Звери! Звери! — стонала она, выбегая из леса.

Сквозь забытье свое Акме поняла, что то было ей предупреждением. Стена тупика взмыла ввысь, до самых небес, будто злосчастный топор мирославцев. Если она захочет уйти, её убьют. Или убьют Гаральда.

Ворвавшись в дом, девушка забилась в угол отведенной ей маленькой комнаты, осела на пол, обхватила голову руками и безудержно, испуганно разрыдалась.

«Бежать отсюда, — думала она, зажмурившись. — Безоглядно. На свободу. Лучше сгинуть в Кунабуле, нежели вновь видеть эти изуверства. За что же мне, Господи?.. Я не могу больше!»

Она громко молилась, щеки ее были красны от слез, а перед глазами вновь и вновь в поднебесье взмывал топор и глухим стуком вгрызался в несчастную плоть. В ушах гремел бессердечный вопль «Руби вернее!», хруст позвонков и предсмертные хрипы осужденного.

В комнату вбежали Августа, Града, а Каталина осталась в коридоре, хмурая и бледная.

— Каталина, — твёрдым голосом крикнула Града. — Убери Августу,