Шрифт:
Закладка:
Амос был достаточно вежлив. Он даже не заявил как обычно: «Книги по истории удивительно скучны, учитывая, как много в них придумано». Но то, что он сказал, поразило аудиторию, наверное, еще сильнее: как и другие человеческие существа, историки были склонны к когнитивным искажениям, что они с Дэнни и описали. «Историческое суждение, – сказал он, – есть часть более широкой категории процессов, включающих интуитивную интерпретацию данных». То есть исторические суждения подвержены искажениям. В качестве примера Амос рассказал об исследовании, которое проводил тогда один из его аспирантов в Еврейском университете, Барух Фишхофф.
Когда Ричард Никсон объявил о своем намерении посетить Китай и Россию, Фишхофф попросил людей определить шансы возможных результатов – что Никсон встретится с председателем Мао, что Соединенные Штаты и Советский Союз создадут совместную космическую программу, что группа советских евреев будет арестована за попытку поговорить с Никсоном и так далее. После поездки Фишхофф вернулся и попросил тех же людей вспомнить, какой вероятностью они наделяли каждый результат. И эти воспоминания оказались сильно искаженными. Они все верили, что давали более высокую вероятность событиям, которые случились, и на самом деле это было не так.
Они сильно переоценили вероятность того, что выбрали сами, по сравнению с тем, что на самом деле произошло. То есть, узнав результаты, они решили, что они были гораздо более предсказуемыми, чем они предполагали ранее, когда пытались их предсказать. Через несколько лет после того, как Амос рассказал об этой работе аудитории в Буффало, Фишхофф назвал данное явление «ошибкой знания задним числом»[30].
В беседе с историками Амос описал профессиональную опасность: склонность принимать факты, которые они рассмотрели, пренебрегая многими фактами, которые они не успели или не смогли рассмотреть, и подправлять их, вписывая в достоверно звучащий рассказ.
Все мы слишком часто оказываемся не в состоянии предсказать, что произойдет. Зато постфактум мы объясняем все, что случилось, с большой долей уверенности. «Способность» объяснить то, что мы не смогли предсказать, даже при отсутствии какой-либо дополнительной информации представляет собой важный изъян в наших рассуждениях. Это приводит нас к вере, что все в мире не так уж неопределенно и мы в нем кое-что да значим. Ибо если мы можем завтра объяснить то, что не смогли предсказать сегодня, без всякой дополнительной информации, кроме знания фактического результата, значит, исход был предрешен заранее, и мы должны были его предсказать. Факт, что мы не смогли, считается скорее признаком ограниченности нашего разума, а не неопределенности мира. Мы слишком часто ругаем себя за неспособность предвидеть то, что позже представляется неизбежным. Вполне возможно, что надпись была на стене все время. Вопрос: были ли чернила видимыми?[31]
Это касалось не только спортивных комментаторов и политических аналитиков, которые настолько радикально перерабатывали свои сюжеты или сдвигали фокус, что их истории уже вроде бы и соответствовали тому, что произошло в игре или на выборах. Историки тоже навязывали ложный порядок случайным событиям, вероятно, даже не осознавая, что делают. Амос называл это «ползучим детерминизмом» и записал в своих заметках, что такой подход может дорого обойтись: «Тот, кто видит прошлое свободным от неожиданностей, получит будущее, полное сюрпризов».
Ложное представление о том, что произошло в прошлом, затрудняет возможность увидеть, что может произойти в будущем. Историки в его аудитории, конечно, гордились своей «способностью» выстроить из фрагментов некую предыдущую реальность, ясную связь событий, которые сделали ее, в ретроспективе, почти предсказуемой. Единственный вопрос, который остается после того, как историк объяснил, как и почему какое-то событие произошло, – почему люди в прошлом не видели того, что историк может видеть теперь.
«Все историки пришли на выступление Амоса, – вспоминает Бидерман, – и все ушли с серыми лицами».
Послушав объяснения Амоса о том, как ум комбинирует исторические факты таким образом, чтобы прошедшие события казались намного менее неопределенными и гораздо более предсказуемыми, чем они были на самом деле, Бидерман пришел к выводу, что их с Дэнни работа затрагивает любую дисциплину, где эксперты должны выносить суждения о шансах в неопределенной ситуации, то есть широко охватывает человеческую деятельность.
И все же идеи, которые Дэнни и Амос генерировали, ограничивались пока только научными кругами. Некоторые ученые, в основном из области психологии, слышали о них. И больше никто. Как два парня, работающие в относительной безвестности Еврейского университета, распространят слово о своих открытиях людям за пределами научной сферы?
В первые месяцы 1973 года, после возвращения в Израиль из Юджина, Амос и Дэнни приступили к работе над большой статьей, обобщавшей их выводы. Они хотели собрать главные тезисы из четырех статей, написанных ранее, и дать возможность читателям самим думать, что с этим делать. «Мы решили представить нашу работу тем, чем она, по сути, и была: психологическим исследованием, – говорил Дэнни. – Мы хотели оставить простор для других». Оба согласились, что журнал Science обеспечивает наилучшую возможность достучаться до людей за пределами психологии.
Их статья была скорее не написана, а построена. («Предложение в день было хорошим результатом», – говорил Дэнни.) И когда они строили свою статью, то наткнулись на ясное видение того, как их идеи могут прийти в повседневную жизнь человека. Дэнни и Амос были воодушевлены статьей «Решение засеять[32] ураган», написанной в соавторстве с профессором Стэнфордского университета Роном Ховардом. Ховард был одним из основателей новой научной области под названием «анализ решений». Его идея заключалась в том, чтобы обеспечить людей, принимающих решения, вероятностью результатов: сделать явным процесс размышления над решением, прежде чем оно будет принято.
Вопрос, как бороться с ураганами-убийцами, – пример проблемы, в которой политики могут использовать анализ решений. Ураган «Камилла» только что уничтожил большой участок на побережье Мексиканского залива и, очевидно, мог бы причинить больший урон, если бы попал, скажем, в Новый Орлеан или Майами. Метеорологи думали, что теперь у них есть метод – сброс йодида серебра, – чтобы уменьшить силу урагана и, возможно, даже изменить его путь. Засев урагана был, однако, непростой задачей. Момент, когда правительство вмешивалось в ситуацию, определялся тем, какой ущерб успела нанести стихия.
Общественность и суды вряд ли одобрят действия правительства, если ничего не случилось, но кто может с уверенностью сказать, что произошло бы, если бы правительство не вмешалось? Зато люди будут возлагать ответственность на руководителей за те повреждения, которые ураган нанесет, если правительство
